– Что же? – весело хрюкнул жующий Глебушка.
– А то, что официальными наследниками считаетесь только вы, мужчины. А я – заметьте, женщина, – исключена из почетного ряда. Ну, Боренька, что скажешь?
Боренька фыркнул:
– Нашла пример! Да дело не в том, что ты женщина. Ты просто младшая, и шансы на то, что до тебя когда-нибудь дойдет очередь, ничтожно малы…
– Что ж, у Глебушки, значит, есть шансы? Он младше тебя всего на год. Вряд ли он намного тебя переживет. Да и отец пока еще никуда не собирается…
– Так я и говорю: ты и Глеб, мужчина и женщина – в равном положении.
– Ничего подобного! – Василиса вошла в раж. Ей нравилось играть с ними, нравилось вести разговор точно туда, куда ей было надо. – Глебушка, в отличие от меня, знает коды от сейфа и от пульта.
– Боже мой! – Боренька покачал головой. – Никто просто и подумать не мог, что тебе это вообще интересно. Ты же со школы занималась наукой и в политику не лезла.
– Может быть, меня просто от нее оттерли?..
– Кто? – Боренька недоуменно вскинул брови.
– Воинствующие сексисты!
– Васка, дурочка, ну что за глупости ты говоришь?! Ну хочешь, я спрошу отца, и он даст тебе коды?
– Ага, – Василиса отпила глоток обжигающе горячего чая, закашлялась, начала махать руками у рта, – знаю, чем это кончится. Он станет уговаривать свою маленькую девочку, чтобы я считала лапки жукам и не лезла в игру для больших мальчиков. Все останется как есть, и это лишит вас права отрицать сексизм как проблему.
– Да боже ты мой! – Боренька кипел от негодования. Он терпеть не мог ярлыков и всегда и всюду старался от них откреститься: так некоторые подолгу моют руки, не чувствуя достаточной чистоты без того, чтобы не намылить их пять-шесть лишних раз. – Вот тебе коды!
Он щелкнул кнопкой на наручном компе, набрал пароль, еще и еще один и быстро перекинул пару длиннющих цифр на компьютер сестры, а потом, резко дернув к себе ее руку, сказал:
– Дай! – И принялся запрятывать коды в невзламываемую глубь.
– Теперь ты довольна?! – раздраженно спросил он, закончив. – Теперь ты чувствуешь себя с нами на равных?
– Ага, – лениво протянула она. – Теперь я как вы… Ну, мужики, по текиле?!
И они снова взорвались долгим и громким смехом.
Купальская ночь была темной и звездной. Алена подошла к окну и открыла его. Она теперь ничего не боялась. Точнее, страх был, но он щекотал ей грудь изнутри, словно самое бесшабашное веселье. Дул холодный ветер, а звезды на небе и свет в окнах громадных домов слегка подрагивали, словно этот ветер колыхал пламя тысяч свечей.
Алена высунулась из окна, наклонилась над бездной и вздохнула полной грудью. Здесь были иные запахи, иные шорохи убаюкивали город, но сейчас она была с ними в ладу. Она чувствовала себя сильнее их, сильнее странной мебели, небывалых стен, ярко раскрашенных одежд, волшебной воды, и волшебного света, и еды, такой вкусной, что после обеда начинало тошнить. И все потому, что она была права, а живущие здесь навьи – нет.
Ночь Ивана Купалы всегда была для нее волшебной. Алена представила, как плывет над рекой туман, и как горят костры в сизой расплывчатой тьме, и как девушки негромко поют красивую песню, и как пахнут срываемые для венков травы.
Здесь, в городе, не было той красоты. Гора была мертвой, как и положено горе.
Дверь за ее спиной тихонько отворилась, и в комнату скользнула Василиса.
– Готова? – спросила она. Голос ее звучал тихо, словно березовые листья шелестели под ветром.
– Готова, – ответила Алена и заправила за ухо отрастающую прядь.
Они выскользнули в коридор и, оглядываясь, пошли вперед. Василиса вела Алену за руку, точно маленькую девочку, которая могла потеряться. Она то и дело смотрела на свою левую руку. Алена видела там слабое зеленовато-синее свечение, но не решалась о нем спросить.
Перед больницей их ждал большой черный конь с огненно-рыжей гривой, которая вспыхивала в темноте пугающими сполохами. Поехали они медленно: Алена попросила напоследок взглянуть на город, который скоро никто и никогда не сможет увидеть.
Все вокруг было серым, точно и вправду вырубленным в скале. Там и здесь сквозь камень пробивались одинокие деревца. Алене жалко было смотреть на голые их стволы и ровные, шарами подстриженные кроны. Мимо пролетали бесшумные тени, похожие на затянутые плотными холстинами лодки. Горели по сторонам яркие неживые огни, и люди сновали на их фоне черными густыми кляксами. Что-то негромко ухало и шептало. Алена вспомнила, как заблудилась однажды в лесу и едва не попала в самую топь. Тогда она до рассвета просидела на кочке, но так и не решилась ступить ни шагу. Все смотрела на болотные огни, слушала вздохи трясины и шорохи леса, а черные пни вокруг казались то ли людьми, то ли навьями и даже будто бы двигались… или это кружилась от страха голова…
Потом они нырнули в переулок, темный, как вязкая топь, проехали закоулками, такими узкими, что Алене казалось: конские бока касаются стен домов. Дома здесь были невысокие и пахли старостью, тленом и свежей штукатуркой поверх. Потом возник перед ними темный человек с чем-то блестящим и длинным в руках.
– Василиса Васильевна? – весело проговорил он. – Поправились?
– Ага, – улыбнулась она в ответ. – Сбежала из больницы. Надоели они мне! Все анализы норовят вынуть!
Охранник захохотал, сверкнув в темноте белыми зубами, и начал открывать ворота. Потом приостановился, замялся и спросил:
– Василиса Васильевна, а спутницу вашу вы сами на вход оформите?
– Оформлю, конечно, Сенечка… – Василиса мягко улыбнулась. – Не беспокойся. Это подружка моя, в больнице познакомились.
Сенечка открыл дверь, и конь, цокая копытами, въехал во двор. Василиса и Алена спешились. Василиса начала шептать что-то на ухо коню, а тот кивал головой, будто понимал каждое ее слово; Алена же разглядывала дом, но при свете фонаря видела только бледно-желтую стену да дверь из благородного темного дерева с искусно выкованной ручкой.
– Пойдем, – позвала Василиса, и они вошли внутрь. Здесь Василиса тоже перекинулась парой слов с охранником. – Папа дома? – спросила она.
Алена слушала их разговор, а сама молчала и старалась даже не шевелиться: Василиса объяснила ей, что каждое их слово и каждый жест видит и слышит каждый охранник. «Все, что происходит в Кремле, тут же передается на пульт охраны, – говорила она, а Алена кивала, хотя и понимала смысл ее слов смутно и приблизительно. – Исключение – президентский сектор. Отца трясет от мысли, что за ним будет подсматривать охрана. Все записи идут непосредственно ему. То есть он узнает, что мы там были, и увидит все, что мы делали, но будет уже слишком поздно, понимаешь?» Алена задумчиво пожевала губы. «Значит, – сказала она, – помешать Кощей нам не сможет, а дальше – трава не расти?» – «Именно так», – ответила Василиса.
