— Да как не ведать, княже?! Вся Земля Русская стонет от
вести сей горестной!
— Серьезно? Лестно мне это, лестно... Ну ладно, дерзни.
Коли излечишь Забаву, богато, Гриша, одарен будешь. А уж коль не излечишь, не
обессудь, головы лишишься...
— По рукам! — согласился Григорий. —
Давай-ка, княже, поскорее сведи меня к ней, а то, не ровен час, отдаст она,
сердешная, Богу душу, меня не дождавшись...
— Типун тебе на язык, Григорий! — всполошился
князь и заторопился было, но тут же и осекся: — не получится быстро. Забава-то
с Добрыней на той половине царства живет, что я Емеле с Несмеянушкой на свадьбу
презентовал... Покаместь в отделе режима паспорт заграничный оформят, пока
таможню пройдем...
— Развел ты, княже, бюрократию, — нахмурился
Григорий. — Помрет Забава, то-то урок тебе будет..
Побледнел Владимир от слов эдаких, поежился... Махнул рукой,
мол, «была-не была...» и молвил:
— Айда, без документов попробуем.
... — Стой, кто идет! — пронесся над границей
зычный окрик богатырский.
— Кто, кто! — проворчал Владимир. — Дед
Пихто! Князь это!
— А по мне — хоть князь, хоть грязь, а в чужой овин —
не лазь, — презрительно объявил пограничник.
— Видал?! — беспомощно глянул Владимир на
Григория. — Я нонче — аки король заморский, Лиром именуемый! — Затем
вновь обернулся к богатырю, напустил на чело грозности и заорал:
— Да ты че, Илюха! Как же этот овин — мне чужой?!
Земля-то сия — Русь, а я — князь русский!
Богатырь покачал головой:
— Э, нет. Руси-то две теперича. Та что у тебя — Русь
Владимирская. А тута — Русь Емелина, сюда пускать не велено...
Григорий отстранил князя рукой, выступил вперед и вдруг
гаркнул, да так, что испуганно присел и поджал уши конь под Ильей Муромцем:
— Оборзели?!!
Илья оторопело уставился на него. Григорий набрал в легкие
побольше воздуха и, выпучив глаза, рявкнул еще:
— Над князем куражиться?!! У последней черты, можно
сказать, стоим! Разменяли Русь, мать вашу!!!
Ноги у богатырского коня окончательно подкосились, и он
тяжело плюхнулся наземь.
— Да ладно, брось орать-то, — примирительно
заговорил вынужденно спешившийся Илья. — Чего надо-то?
Однако Григорий раздухарился и, видать, в сердцах о цели
своего прибытия запамятовал:
— Чего надо?! — продолжал он грозно
кричать. — А если даже и ничего, тогда что?!!
Илья призадумался, но промолчал. Тут вовремя встрял
Владимир. Опосля гришкиного рыка голос его казался тоненьким и слабеньким, хотя
и кричал он, пытаясь попась тому в тон:
— Лечить Забаву будем, или как?!
Илья глянул на него, презрительно поморщился, но тут князя
подхватил Григорий:
— ИЛИ КАК?!! — рявкнул он с присвистом.
Илья почесал шлем.
— Вот это да, — сказал он, — вот это я
понимаю. Глас народа. Проходите, чего уж там. Или мы — нехристи какие, не
понимаем?.. Дело-то семейное...
Григорий и Владимир чинно проследовали через границу. Князь
с уважением поглядывал на своего спутника.
...Обезумевший от горя Добрыня сидел перед постелью жены,
время от времени роняя на дубовый пол скупую мужскую слезу.
Войдя в покои, Владимир остановился в нерешительности.
Григорий же протопал прямо к постели и приказал безаппеляционно:
— Очистить помещение!
— Ты кто таков? — подпрыгнул от неожиданности
Добрыня.
— Лекарь это, Добрынюшка, лекарь, — успокоил его
Владимир. Из народа человек. Святой, ежели не врет. Обещался зазнобу твою на
ноги поставить.
— Пущай ставит, ежели обещался, — согласился
Добрыня. — А не поставит, пусть на себя пеняет.
— Очистить помещение, — неприятным голосом
повторил Григорий. — И ты, князь, тоже, между прочим, выйди, а то, не
ровен час, на тебя хворь перекинется.
— Пошли, пошли, Добрынюшка, — заторопился князь и
потянул богатыря за рукав.
— Да как же я жену свою... в спальне... с
мужчиной... — начал Добрыня неуверенно, но Владимир тут же инициативу
перехватил:
— Да ведь старец он уже, Добрыня. Святой, тем более. А
медицина, брат, дело темное, разумению нашему не подлежит...
Наконец, князь выволок богатыря из комнаты, и Григорий с
Забавой остались наедине. Григорий откашлялся и произнес в подрагивающую от
рыданий спину:
— Ну, сказывай, красна девица, что у твоей болезни за
симптомы?
Забава прекратила рыдать, обернулась, села на кровати,
поджав под себя ноги, утерла слезы, улыбнулась во весь рот и ответила:
— А ты — страшненький, дядька. Лохматенький. Я
страшненьких люблю. — И она озорно подмигнула. — Вот и Тугарин у меня
был — такая страхолюдина, глянешь, дух захватывает. А я его люби-и-ла, —
вновь принялась она размазывать по щекам слезы. — Страшный, зеленый,
чашуйчатый, — шмыгая носом, продолжала Забава мечтательно. — Не то
что этот, — презрительно кивнула она на дверь. — Розовый, гладкий,
словно девка красная, аж потрогать противно! Еще и Добрыней кличут... добрый,
значит. Бр-р! А Тугарин — злой был! Решительный! Настоящий мужчина. Ты, дядька,
тоже злой, по глазам вижу, — заметила она, вглядываясь в дремучие
распутинские космы. — Тоже, видать, решительный... Ну, иди ко мне,
волосатенький, — протянула она к нему руки обольстительно, — иди,
развей мои печали!
— Изыди, Сатана! — вскричал Григорий, отскочив к
противоположной стене, — руки прочь, бесстыжая!
— Ругается! — умилилась Забава и ринулась за ним.
Распутин опрометью кинулся в двери и, захлопнув их перед
самым Забавиным носом, подпер их собственной спиной.
С минуту за его спиной раздавались удары и толчки, потом все
стихло, а затем в отдаление вновь послышалось девечье хныкание. Григорий
расслабился.
— Ну что?! — обступили его с обеих сторон Добрыня
и Владимир.
— Жить будет, — объявил старец авторитетно. —
Случай однако сложный. Сглазили девку.
Владимир охнул, а Добрыня возопил:
— Кто?! Кто сглазил?! Скажи только, из-под земли
достану!!!
Вот тут-то и выложил Григорий то, ради чего ко двору
Владимирову прибыл, ради чего и весь спектакль с лечением Забавы затеял:
