– Ваша реакция кажется мне несколько… необычной.
– Мои домочадцы вам не поверили? – Мики пристально смотрел
на Калгари.
– Похоже, что так…
– Не просто похоже, так и есть. Если вы чуть-чуть
поразмыслите, то поймете, что в этом нет ничего необычного.
– Но почему? Какой в этом смысл? Ваша мать убита, брата
осудили, а теперь выясняется, что он не совершал преступления. Вам бы
радоваться, благодарить… Это же ваш брат!
– Он мне не брат. А она мне не мать.
– Что?
– Вы разве не знаете? Мы все приемыши. Все до единого. Мэри,
старшую «сестру», удочерили в Нью-Йорке, а остальных нас – во время войны. Моя
«мать», как вы ее называете, не могла иметь собственных детей. Вот она и
создала себе милую семейку из приемышей. Мэри, я сам, Тина, Хестер, Джако. Уют,
роскошь, изобилие материнской любви! Кажется, под конец она сама забыла, что мы
ей не родные дети. Несчастья начались, когда она приютила Джако – своего
дорогого маленького мальчика.
– Я об этом не имел представления, – признался Калгари.
– Потому и твердили как заведенный: «Ваша мать, ваш брат»!
Джако был подлюгой!
– Но он не был убийцей, – решительно произнес Калгари.
Мики поглядел на него и кивнул:
– Хорошо. Вы так говорите… вы настаиваете. Джако ее не убивал.
Очень хорошо… Но кто в таком случае убил ее? Вы об этом еще не думали, да?
Тогда подумайте сейчас. Подумайте… и поймете, что вы для нас сделали.
Он повернулся и быстро вышел из комнаты.
Глава 4
– Вы очень добры, что снова приняли меня, мистер Маршалл, –
вежливо произнес Калгари.
– Не стоит благодарности, – ответил юрист.
– Как вам известно, я съездил в «Солнечное гнездышко» и
повидал семью Джека Эрджайла.
– Именно так.
– А теперь, надеюсь, хотите услышать подробности.
– Да, вы правы, доктор Калгари.
– Наверное, будет нелегко понять, зачем я снова пришел к
вам… Видите ли, дело приняло неожиданный оборот.
– Да, – сказал юрист, – весьма вероятно. – Голос его, по
обыкновению, был сух и лишен эмоций, и все же в нем слышалась
заинтересованность, побуждавшая Калгари продолжать разговор.
– Думаю, вы уже поняли, чем закончилось дело. Я приготовился
выслушать с их стороны определенную порцию… как бы это сказать… естественных
упреков. Хотя моя контузия, полагаю, была проявлением воли Господней, тем не
менее легко можно понять и простить недоумение этой семьи. Повторяю, я
приготовился к этому и в то же время надеялся, что чувство благодарности – ведь
имя Джека Эрджайла теперь очистится – подсластит горечь неприятных минут. Мои ожидания
не оправдались. Совсем не оправдались.
– Понимаю.
– Возможно, мистер Маршалл, вы ожидали подобного поворота
событий? Помню, меня несколько обескуражила ваша позиция во время моего
предыдущего визита. Вы предвидели, какой прием меня ожидает?
– Вы еще не рассказали, доктор Калгари, какой прием вам
оказали в доме Эрджайла.
Артур Калгари придвинул поближе свое кресло:
– Я полагал, что завершаю историю, предлагаю, так сказать,
иное окончание уже написанному повествованию. Но мне дали почувствовать, дали
понять, что я пишу не окончание, а начало новой, неизвестной главы, совершенно
не похожей на предыдущую. Вы меня понимаете?
Мистер Маршалл нехотя кивнул.
– Да, – сказал он, – вы точно выразились. Я думал…
предполагал… что вы не представляете всей сложности. Вы не ожидали такого
поворота, поскольку ничего не знали о подоплеке происшедших событий, если не
считать фактов, изложенных в судебных отчетах.
– Нет, нет, теперь я понимаю, очень хорошо понимаю. – Голос
Калгари дрожал от волнения. – Не облегчение они почувствовали, не трепетную
благодарность, но страх. Они испугались грядущего. Я прав?
– Я мог бы с вами согласиться, – осторожно заметил Маршалл.
– Заметьте, я не высказываю свою точку зрения.
– А раз так, – продолжал Калгари, – я не имею права
вернуться к своей работе с сознанием исполненного долга. Я связан с этим делом,
отвечаю за то, что перевернул жизнь многих людей. Умывать руки в такой ситуации
непозволительно.
Юрист откашлялся:
– Забавная точка зрения, доктор Калгари.
– Я так не считаю. Нужно отвечать за свои действия, и не
только за действия, но и за их результаты. Прошло два года, как я подобрал на
дороге юного путешественника. И оказался звеном в определенной цепочке событий.
Чувствую, что не могу из нее вырваться.
Адвокат мерно покачивал головой.
– Прекрасно, – взволнованно продолжал Калгари. – Пусть это
будет забавно, если вам так нравится. Но я руководствовался не чувствами, а
своим сознанием. Моим единственным желанием было исправить то, чего я не смог
предотвратить. Но я ничего не исправил. Странно, но я усугубил страдания людей,
которые и без меня достаточно настрадались. Только вот не пойму, почему так
вышло.
– Да, вы этого не поймете, – медленно проговорил Маршалл. –
Полтора года вы прожили вне цивилизованного мира. Вы не читали ежедневных газет,
не следили за криминальной хроникой, не знали мельчайших подробностей жизни
этой семьи, о которых сообщалось в газетах. Возможно, вы бы и так их не прочли,
но, живи вы здесь, думаю, не смогли бы об этом не услышать. Факты исключительно
просты, доктор Калгари, и не составляют тайны. В свое время они были оглашены.
Вывод напрашивается сам собою. Если Джек Эрджайл не мог совершить преступления
– а по вашим показаниям получается именно так, – тогда кто его совершил? Вопрос
возвращает нас к обстоятельствам, при которых произошло преступление. Оно
случилось ноябрьским вечером между семью и половиной восьмого в доме, где,
кроме убитой, членов ее семьи и прислуги, никого не было. Дом был надежно
заперт, ставни закрыты. Следовательно, если кто-то зашел с улицы, значит, его
впустила сама миссис Эрджайл либо вошедший имел свой ключ, то есть, другими
словами, он был ей знаком. В некотором смысле это напоминает дело Бордена в
Америке, когда воскресным утром мистер Борден и его жена были убиты ударами
топора. Никто ничего не слышал, никто не видел, чтобы к дому подходили
посторонние. Вы понимаете, доктор Калгари, почему ваше известие не столько
обрадовало, сколько расстроило домочадцев?
– Выходит, виновность Джека Эрджайла их устраивала? – в
раздумье проговорил Калгари.
