– О, высказывать некоторые мысли, наблюдать, как люди на них
реагируют, ведь им приходится обдумывать свои ответы. – Он замолчал, хотя мысль
его продолжала трудиться. – Для преступника высказывания приобретают свой
тайный, подспудный смысл, а для невинного… – Он опять замолчал, пытаясь поймать
какую-то неосознанную мысль. Филип вскинул глаза и спросил: – Ты даже не хочешь
помочь невинному, Мэри?
– Нет! – Слово непроизвольно слетело с ее губ. Она подошла к
нему и опустилась на колени у кресла. – Не хочу, чтобы ты вмешивался в эту
историю, Фил. Не вздумай расставлять людям ловушки. Пусть дело идет своим
чередом. Бога ради, пусть все идет, как идет!
Филип приподнял брови.
– Поживем – увидим, – сказал он. И положил руки на ее
гладкую золотистую голову.
Майкл Эрджайл лежал на кровати без сна и напряженно
вглядывался в темноту.
Мысль сновала, как белка в колесе, постоянно возвращаясь к
прошлому. Почему он не мог избавиться от воспоминаний? Почему перебирал год за
годом прожитую жизнь? Какое это имело значение? Отчего столь явственно
вспоминалась ему неопрятная, но веселенькая комната в лондонской трущобе, где
он обитал? Как там было интересно и весело! А уличные забавы, когда они
сходились с другими мальчишками стенка на стенку! А его мама со сверкающими
золотистыми волосами! Косметику она применяла дешевую, это он осознал, когда повзрослел.
Иногда его настигала ее неожиданная ярость, сопровождаемая увесистыми шлепками
(джин, разумеется), а временами приводила в восторг ее бесшабашная веселость,
порожденная хорошим настроением. С каким аппетитом они уплетали за ужином рыбу
с жареной картошкой, а мама пела душещипательные романсы. Изредка она ходила в
кино, конечно, в сопровождении какого-нибудь дяди… так его заставляли их
называть. Его собственный отец слинял уже в раннем детстве, когда отцовский
облик еще не отложился в памяти ребенка. Мать не баловала сына, но не
вытерпела, когда очередной дядя как-то поднял на него руку. «Оставь нашего Мики
в покое», – сказала она.
А потом наступила эта потрясающая война. Ожидание
гитлеровских бомбардировщиков, завывание сирен, стоны, минометы, бессонные ночи
в метро. Вот это да! Вся улица была там с сандвичами и лимонадом. Поезда
куда-то мчались почти всю ночь. Вот жизнь была, да! Событий хоть отбавляй!
После они привезли его сюда – в деревню. Захолустное
местечко, где ничего интересного не случалось.
«Ты вернешься обратно, душенька, когда все закончится», –
пообещала мама, но произнесла она это как-то рассеянно, и он даже ей не
поверил. Казалось, ей никакого дела не было до того, куда он уезжает. Отчего же
она сама не поехала? Многих детей с их улицы увезли вместе с мамами. А его мать
уезжать не захотела и отправилась на север с новым дядей, «дядей Гарри»,
работать на военном складе. Ему бы сразу это понять, хотя и трогательное было
прощание. Он не нужен ей… Джин ей нужен, джин да еще всякие дяди…
Он здесь будто в плену, в заключении, кормят его какой-то
диковинной, безвкусной, но «полезной для здоровья» пищей; спать отправляют,
подумать страшно, в шесть часов после дурацкого ужина с молоком и бисквитами;
сон не идет, плакать хочется, вволю под одеялом наплачешься при мыслях о маме и
доме.
И все из-за этой женщины! Она забрала его, никуда не
отпускала. И все лезла со своими наставлениями, заставляла играть в какие-то
глупые игры. Чего-то от него добивалась, а чего – непонятно. Ладно. Можно подождать.
Он терпеливый! Когда-нибудь наступит же такой славный денек, и он поедет домой.
Домой, к своим улицам, мальчикам, сверкающим красным автобусам, метро, рыбе с
картошкой, потоку автомобилей, бегающим по чердакам кошкам… С ума сойдешь, едва
подумаешь об этих радостях. Надо ждать. Не вечно же война будет идти. Он
застрял в этом дурацком местечке, а Лондон весь разбомбили, половина Лондона
сгорела. Ого! Сколько же там огня, и людей убивают, и дома рушатся.
Воображение живо нарисовало разноцветное зарево. Ничего.
Когда война кончится, он возвратится к маме. Вот она удивится, увидев его,
такого большого.
Мики захрипел от досады.
Война закончилась. Нет больше Гитлера и Муссолини… Дети
разъехались по домам. Скоро уже… Но вот она возвращается из Лондона и говорит,
что он останется в «Солнечном гнездышке» и будет ее маленьким мальчиком…
Он спросил: «Где мама? Погибла?»
Если бы ее убило бомбой… что ж, было бы не так страшно. У
многих мальчиков матери погибли.
Но миссис Эрджайл сказала «нет», ее не убили. Но работа у
нее довольно тяжелая, не может она присматривать за ребенком… Многое еще она
говорила, успокаивала его, а он не слушал ее… Мама его не любит, не хочет, чтоб
он возвратился… Теперь ему здесь оставаться, навсегда…
Он стал прятаться по углам в надежде подслушать взрослые
разговоры и наконец кое-что услышал, несколько слов, сказанных миссис Эрджайл
своему мужу. «Лишь обрадовалась, что от него избавилась, совершенно
безучастна»… и еще что-то про сто фунтов. Так вот в чем дело, мать продала его
за сотню фунтов…
Унижение, боль… никогда этого не забыть…
Она купила его! Он видел в ней воплощение власти,
могущественной, враждебной, а он рядом с ней такой маленький, беспомощный. Но
он вырастет, станет сильным, мужчиной. И тогда он убьет ее…
При этой мысли Мики успокаивался.
Позже, когда его отвезли в школу, жизнь немного наладилась.
Каникулы были ему ненавистны… из-за нее. Все для него было готово, все было
устроено, его ожидали подарки. И кругом удивление: почему вдруг такое
безразличие? Он ненавидел, когда она целовала его… И после часто испытывал
наслаждение, если удавалось расстроить ее идиотские замыслы. Работать в банке?
В нефтяной компании? Нет. Он сам подыщет себе работу.
Поступив в университет, он попытался отыскать мать. Узнал,
что несколько лет назад она погибла в автомобильной катастрофе по вине
сидевшего за рулем своего пьяного дружка.
Почему же все это не уходит из памяти? Почему он не
вспоминает хорошее, не радуется жизни? Он и сам этого не знает.
И вот… что же произошло? Она умерла, можно ли в это
поверить? Вспомнилось, как она купила его за жалкую сотню. Она могла купить
все, что угодно, – дома, машины… и даже детей, которых у нее не было. Значит,
она могущественна, как сам Господь!
Но оказалось, что совсем не могущественна. Трахнули кочергой
по затылку, и стала трупом, который от любого другого трупа не отличишь!
Значит, она умерла? О чем же он тревожится? Что же его
тяготит? А то, что теперь ее нельзя более ненавидеть, она мертва.
Перед ним находилась Смерть…
Он почувствовал, что ненависть его испарилась, почувствовал
и испугался…
