– Филип! – У Мэри перехватило дыхание. – Не надоело тебе без
конца говорить об одном и том же?
– Сыграем в детектива, разоблачающего убийцу? Убийца,
убийца, кто же все-таки убийца? Да, Полли, ты недалека от истины. Безумно
хочется это выяснить.
– Зачем? Что ты сможешь выяснить? Что кто-то проник в дом
через открытую дверь…
– Наскучивший мотивчик о грабителе? – спросил Филип. – Не
выдерживает критики. Старый Маршалл любезно подсунул нам эту версию. На самом
же деле он просто сформулировал то, что нам хотелось услышать. Но в эту
красивую сказочку никто не поверил. Лживая сказочка.
– Вот ты и задумал до правды доискаться, – вмешалась Мэри. –
Если сказочка лживая… тогда правда в том, что кто-то из нас… Ничего не хочу
знать. К чему? Разве неизвестность не милее в сто раз?
Филип Дюрант удивленно посмотрел на нее:
– Прячешь головку в песок, а, Полли? А вполне естественное
любопытство?
– Говорю тебе, ничего не хочу знать! Кошмар какой-то. Хочу
забыть и не думать об этом.
– Тебе не хочется во имя твоей матери выяснить, кто же ее
убил?
– Что в том толку-то? Два года думали, что убийца Джако, и
все было хорошо.
– Да, – сказал Филип, – дальше некуда, как хорошо.
– Не знаю… прямо не знаю, чего тебе надо, Филип, –
нерешительно проговорила Мэри. В ее голосе чувствовалось сомнение.
– Ты не можешь понять, Полли, что это вызов мне? Вызов моему
разуму? Не стану утверждать, что я особенно остро пережил смерть твоей матери
или что любил ее до безумия. Нет. Она все силы положила, чтоб мы не женились,
ну и бог с ней, ведь все равно я тебя получил. Не так ли, девочка? Нет, речь
идет не о мщении и не о жажде справедливости. Быть может, это не более чем
любопытство, хотя надеюсь, что мною движет не одно лишь оно.
– Я считаю, что ты не должен вмешиваться в это дело, –
пробурчала Мэри. – Ничего хорошего не получится. О, Филип, умоляю тебя! Поедем
домой, и все позабудется.
– Что ж, – произнес Филип, – ты так и будешь всю жизнь мной
помыкать? Я намерен остаться здесь. Могу я хоть раз поступить, как мне хочется?
– Я хочу, чтоб ты ни в чем не знал недостатка, – сказала
Мэри.
– Полно, дорогая. Ты хочешь нянчиться со мной, как с
маленьким ребенком, угождать мне каждую минуту. – Он засмеялся.
Мэри тоскливо на него посмотрела:
– Никогда не поймешь, серьезно ты говоришь или нет.
– Я считаю своим долгом установить истину.
– Зачем? Какая в том польза? Кого-то еще упрятать за
решетку? Просто кошмар.
– Ты неправильно меня поняла, – возразил Филип. – Я не
говорил, что если найду преступника, то донесу на него в полицию. Это зависит
от многих обстоятельств. Скорее всего, я не смогу этого сделать уже из-за
одного лишь отсутствия надежных доказательств.
– В таком случае как ты собираешься установить истину, если
нет надежных доказательств?
– Для этого существует масса возможностей, которые дают
вполне приемлемые результаты. Я считаю безусловно необходимым выяснить правду.
Некоторые обитатели этого дома стоят перед трудноразрешимыми проблемами…
– О чем ты?
– Ты ничего не замечаешь, Полли? Я имею в виду твоего отца и
Гвенду Воугхан.
– Нет, а в чем дело? Кроме того, я действительно не понимаю,
почему отцу вздумалось снова жениться в таком возрасте.
– Зато я его понимаю, – сказал Филип. – Как ни говори, с
супружеством ему не повезло. И вот представилась еще одна возможность
насладиться счастьем. Пусть это будет счастье поздней любви, но все-таки
счастье. Или, скажем, такая возможность у него была, ибо в последнее время
многое изменилось. Не все у них с Гвендой ладится.
– Полагаю, из-за этого дела… – нерешительно промолвила Мэри.
– Именно из-за него, – поддержал ее Филип. – Их отношения
все более осложняются. На то имеется две причины: подозрение или сознание вины.
– Кто же кого подозревает?
– Хм, скажем так, взаимные подозрения или обоюдное сознание
вины. Выбирай, что тебе больше нравится.
– Не надо, Филип, не знаю, что и подумать. – Вдруг легкой
тенью по ее лицу скользнула радость. – Думаешь, Гвенда? Вероятно, ты прав.
Господи, хоть бы так было!
– Бедная Гвенда! Ты заподозрила ее, поскольку она не из
вашей семьи?
– Да, – призналась Мэри. – Значит, не мы.
– Для тебя это главное, да? – спросил Филип. – Семейная
солидарность?
– Разумеется.
– Разумеется, разумеется! – раздраженно проворчал Филип. –
Беда в том, Полли, что ты полностью лишена воображения. Не можешь поставить
себя на чье-нибудь место.
– Зачем это? – спросила Мэри.
– Да, зачем это? – передразнил ее Филип. – Скажем, если у
меня совесть чиста, мне все нипочем. Но я могу поставить себя на место твоего
отца или Гвенды, чтобы понять, как им приходится страдать, если они невиновны.
Какая глубокая трагедия для Гвенды – ощущать свою отчужденность, сознавать, что
она уже не может выйти замуж за любимого человека. И попытайся теперь поставить
себя на место своего отца. Для него нестерпима мысль, что женщина, которую он
любит, способна убить, а она, без сомнения, имела такую возможность и имела
мотив. Он надеется, что это не так, почти убежден в ее невиновности, но не
совсем в этом уверен. Более того, он никогда не будет уверен полностью.
– В его-то возрасте… – затянула Мэри.
– В его возрасте, в его возрасте! – вспылил Филип. – Разве
не понятно, что возраст лишь усугубляет для него трагизм ситуации? Ведь это
последняя в его жизни любовь, глубокое, искреннее чувство. А теперь подойдем к
делу с другой стороны, – продолжал он. – Допустим, что Лео вырвался из
туманного сумрака своего внутреннего мирка, в котором ему так долго пришлось
пребывать. Допустим, что именно он нанес своей жене смертельный удар. Даже
тогда бедняга вызывал бы сострадание. Нет, – добавил Филип после глубокого
раздумья, – совершенно не могу представить, что он способен совершить нечто
подобное. Но не сомневаюсь, что у полиции он на подозрении. Теперь, Полли,
давай послушаем твою точку зрения. Кто, думаешь, это сделал?
– Откуда мне знать? – буркнула Мэри.
– Хорошо, допускаю, ты не знаешь, – сказал Филип, – но,
может быть, что-то сообразишь… если призадумаешься.
– Говорю тебе, я категорически отказываюсь размышлять о
таких вещах.
