– Мама всегда оказывалась права, – сказала Хестер, – а мне
так хотелось быть самостоятельной. Вечно получалось, как она говорила, а я
ошибалась. Мне часто приходилось признавать свою неправоту. А для меня
невозможно было с этим смириться, просто невозможно! Вот и отважилась рискнуть,
решила жить независимо. Захотелось понять, на что я способна, но ничего не
получилось. Актрисой я не стала.
– Чепуха! – возразил Филип. – Думаю, дело было в том, что вы
не смогли себя заставить подчиняться режиссеру и что уже тогда сказалась
романтическая сторона вашего характера.
– К тому же я подумала, будто серьезно и по-настоящему
полюбила. Бредни глупой девчонки! Влюбилась в пожилого актера, женатого,
неудовлетворенного жизнью.
– Банальная ситуация, – заметил Филип, – он, без сомнения,
ею воспользовался.
– Я думала, что у нас будет пылкая любовь. Вы надо мной
смеетесь? – Она замолчала, пытливо уставившись на Филипа.
– Нет, не смеюсь, – спокойно ответил Филип. – Хорошо
понимаю, какое дьявольски трудное испытание вы пережили.
– Страсти не получилось, – с горечью произнесла Хестер. –
Все обернулось глупой, дешевой интрижкой. В его откровениях о жизни, жене не
было ни одного правдивого слова. Я… я просто свалилась ему на голову. Я
оказалась дурой, примитивной, дешевой дурой.
– Многое познается на собственном опыте. По всей видимости,
вам он не повредил, но помог стать взрослым человеком. Урок пошел вам на
пользу.
– Мама и тут вмешалась, – с горечью произнесла Хестер. –
Приехала, все уладила, сказала, что, если я действительно мечтаю о сцене,
следует поступить в театральную школу и серьезно заняться искусством. Но я к
тому времени уже остыла, осознав, что артистки из меня не получится, и
вернулась с мамой домой. Что еще оставалось делать?
– Сделать можно было многое. Но вы избрали самый простой
путь.
– О да! – с жаром произнесла Хестер. – Как хорошо вы все
понимаете! Я ужасно безвольная и чаще всего иду по пути наименьшего
сопротивления. А если заартачусь, получается глупость и ерунда.
– Вам, наверное, не хватает уверенности, – успокаивающе
произнес Филип.
– Может быть, потому, что я приемыш, – сказала Хестер. – До
шестнадцати лет я этого не знала. Росла рядом с другими детьми, о которых
знала, что они приемные, как-то раз спросила и… выяснила, что я тоже приемыш.
Так тошно стало, словно в пустыне очутилась.
– Вы слишком мелодраматичны, все принимаете близко к сердцу.
– Она не была моей матерью и потому не понимала самых
простых вещей, которые меня тревожили. Взирала на меня со снисходительным
добродушием и планировала, что мне делать. О! Я ее ненавидела! Знаю, это
страшно, но я ее ненавидела!
– Должен сказать, – попробовал успокоить ее Филип, – многие
девочки в переходном возрасте уверены, что ненавидят своих собственных матерей.
В этом нет ничего необычного.
– Я ненавидела мать за ее неизменную правоту. Ужасно, когда
люди всегда правы. Возле них ощущаешь собственную никчемность. О, Филип, как
это страшно! Что мне делать? Как поступить?
– Выйдете замуж за вашего очаровательного молодого человека,
и все устроится. Станете добропорядочной докторской супругой. Или для вас это
не слишком заманчивая перспектива?
– Он не хочет на мне жениться, – скорбно сообщила Хестер.
– Вы уверены? Он так сказал? Или это ваше предположение?
– Он думает, что я убила маму.
– О! – воскликнул Филип и, помолчав с минуту, спросил: – Так
это вы?
Хестер резко повернулась к нему:
– Почему вы так говорите? Почему?
– Только руководствуясь общими интересами. И естественно,
это остается между нами.
– Вы действительно верите, что если бы я убила ее, то
сказала бы вам? – спросила Хестер.
– Разумнее было бы умолчать, – согласился Филип.
– Дональд убежден, что я убила ее. Говорит, если я признаюсь
ему, все будет в порядке, мы поженимся, и он будет заботиться обо мне. Считает,
между нами не должно быть недомолвок.
Филип тихонько присвистнул.
– Ну и ну, – проговорил он.
– Есть ли смысл? – спросила Хестер. – Есть ли смысл
объяснять ему, что я никого не убивала? Ведь он не поверит.
– Обязан поверить, если вы ему скажете.
– Я не убивала ее. Понимаете? Не убивала. Нет, нет, нет! –
Голос ее дрожал. – Но это звучит не слишком убедительно, – печально заключила
она.
– Истина часто выглядит неправдоподобно, – попытался
подбодрить ее Филип.
– Никто не знает истины. Мы только с подозрением поглядываем
друг на друга. Мэри глядит на меня… И Кирстен… Она очень добрая, хочет меня
выгородить. Думает, что это я. Что мне остается? Поймете ли вы? Что делать?
Было бы значительно лучше броситься вниз на скалы со смотровой площадки.
– Ради бога, не сходите с ума, Хестер. Есть и другие
возможности.
– Какие? Где? Для меня все потеряно. Можно ли дальше влачить
такое существование? – Она взглянула на Филипа. – Думаете, я взбалмошная,
истеричка? Что же, может быть, я и в самом деле убила ее! Может быть, меня
мучают угрызения совести. Может быть, у меня все кипит вот здесь. – Волнуясь,
она прижала руки к груди.
– Не глупи, малышка, – сказал Филип. Резким движением он
притянул ее к себе. Хестер склонилась над ним, и он поцеловал ее.
– Тебе нужно мужа, девочка, – прошептал Филип. – Не такого
глубокомысленного осла, как твой Дональд, у него в голове нет ничего, кроме его
заумных терминов. Бедняжка Хестер, ты милое, глупенькое и очаровательное
создание.
Дверь отворилась, и на пороге неожиданно возникла Мэри
Дюрант. Хестер вырвалась из объятий Филипа, который приветствовал супругу
виноватой улыбкой.
– Хотелось немного подбодрить Хестер, Полли, – сказал он.
– О, – выдавила из себя Мэри.
Она осторожно вошла в комнату, опустила поднос на маленький
столик и подкатила столик к Филипу. На Хестер она даже и не взглянула, а та
смущенно оглядывала супругов.
– Ну что же, – сказала Хестер, – я думаю… мне нужно… может
быть, лучше… – Фраза осталась незаконченной, Хестер вышла и закрыла за собой
дверь.
– Она в плохом состоянии, – проговорил Филип, – носится с
мыслью о самоубийстве. Я пытался ее отговорить.
