Он был выше ее ростом, и пришлось обнять его снизу, придя на миг в какой-то неистовый восторг от того, что он такой высокий. Высокий, как Дракончег… «Улетай отсюда!» — сурово приказала Алёна неуместному уколу тоски. Она ощутила ладонями дрожь напряженной спины Вишневского, жар его тела, почувствовала грудью стук его сердца, задышала в такт его участившемуся дыханию, ознобно вздрогнула, когда его прохладные пальцы коснулись ее кожи, нашарив сзади застежку юбки…
За некоторое время до описываемых событий
К двум неделям свести ожидание даты бракосочетания не удалось ни Лариссе, ни Микке, какими только ужами они ни извивались перед регистраторшей. Лерон порою даже неловко становилось! Регистраторша поглядывала на нее испытующе и с долей некоторой зависти. Ну что ж, небось подумала, что Микка бешено влюблен в эту царевну-несмеяну, а будущая свекровушка обожает будущую невестку и просто жаждет заполучить ее в свою семью. Ну, насчет свекровушки все правильно, с ноткой цинизма подумала Лерон, в семью не в семью, но заполучить-то жаждет, а Микка… бог его знает! Ничего, после того как они поженятся, она сама постарается получше узнать мужа, а Ларисса… ну, Лариссе предстоит понять, что в Лерон она ошиблась. Один раз ничего не значит. Ни-че-го!
С двумя неделями, стало быть, не вышло, но выяснилось, что и месяц Лерон с Миккой ждать не придется. Вдруг открылось окошко спустя ровно три недели, в последнее июньское воскресенье, и Микка просто-таки бросил на стол регистраторши свой паспорт.
— А паспорт невесты? — спросила регистраторша, сделав нужные выписки.
И Лерон просто похолодела, вспомнив, что документ остался в ее сумке, забытой в машине. А машина в Савельках… Значит, у них не примут заявление…
И в эту минуту Микка жестом фокусника вынул из внутреннего кармана пиджака ее паспорт.
— Ой! — изумленно сказала Лерон.
— А что ты думаешь? — спросил он хвастливо. — Я с утра уже в сервис сгонял на Лариссиной машинке. Сидел там, ждал, пока «Лексус» привезут, забрал все наши вещи. Как видишь, я человек серьезный!
Он улыбался как ни в чем не бывало. Лерон кивнула и опустила глаза. Ей все еще трудно было встречаться взглядом с Миккой. Ничего, наверное, когда-нибудь она привыкнет… наверное, а если регистраторша подумала, что в этой компании не все так просто, как кажется на первый взгляд, то это было сугубо ее, регистраторшино, дело.
Наконец с записью покончили и вышли на улицу.
— Все, все, ребята, — встревоженно сказала Ларисса, — нам надо просто бегом бежать, если не хотим, чтобы с нас скальпы на вернисаже сняли. Жужка нашего опоздания не переживет, ну просто не переживет!
«Как интересно, — подумала Лерон, — похоже, Ларисса старается быть в хороших отношениях со всеми женщинами Микки. И с будущей женой, и с любовницей. Кто ее знает, может, и Жужку эту она во грех вовлекала? Ну что ж, значит, им будет с кем утешиться, Жужке с Лариссой, когда я Микку превращу в нормального мужа!»
И цинизму, и оптимизму своему она просто диву давалась!
В Доме архитекторов Лерон оказалась впервые и сразу с удовольствием направилась было к каким-то очень милым пейзажам: она вообще любила пейзажи. Однако Микка схватил ее за руку:
— Да зачем тебе этот отстой? Пошли вон туда, Жужкины картины в отдельном зале.
Зал был небольшой, полный народу, а картин оказалось не так чтобы очень много — всего по три на каждой стене. Итого, значит, двенадцать. До чего же они странными Лерон показались! Нет, к счастью, это был не какой-то там воинствующий модернизм, которого она побаивалась. Манера вполне реалистичная, само письмо аккуратное, не пастозное, не грубое. Прекрасный рисунок. И все же это были самые странные картины на свете! Во-первых, возникло полное впечатление, что Лерон их уже видела. Благодаря своей работе в библиотеке, где было, в числе прочих книг, много альбомов по искусству, Лерон неплохо знала живопись. Узнала и эту картину: Франсуа Буше — «Юпитер и Каллисто». Лерон вспомнила, до чего же ее, девочку, изумлял этот сюжет. Она изо всех старалась найти на картине Юпитера, не понимая, почему Каллисто полулежит в объятиях женщины. Потом она прочитала миф и узнала, что Юпитер, дабы соблазнить непорочную нимфу, принял облик Дианы. И все же, недоумевала тогда Лерон, что это за шуточки между женщинами? Теперь, после минувшей ночи, Лерон вполне поняла смысл мифа. Диана была такой же, как Ларисса. А Каллисто, конечно, — такой же дурочкой, как Лерон.
Но самым странным в картине Жужки было отнюдь не повторение мифологического сюжета и не подражание Буше. Самое странное — в том, что Юпитер соблазнял Каллисто на эстраде, самой обыкновенной, вдали даже виднелись инструменты оркестрантов, амурчики, как и положено, свешивались живой гирляндой, но не с дерева, а с софитов, ну а лицо Дианы, в которую он обратился, было как две капли воды схоже с портретом одной актрисы, певицы, очень хорошей певицы, которая славилась своей, так сказать, нетрадиционностью. Лицо Каллисто было незнакомо Лерон, но, судя по тому, что она держала в руке микрофон, — девушка была какой-нибудь молоденькой певичкой, не устоявшей перед знаменитостью.
Лерон пригляделась и поняла, что все картины написаны именно по тому же принципу: традиционный классический сюжет, классические же одеяния, по большей части состоявшие из живописных драпировок, а антураж — совершенно современный, да и лица явно не принадлежали натурщикам Буше, Давида или Иванова.
Вариация на тему картины Александра Иванова «Аполлон, Гиацинт и Кипарис» оказалась самой большой, почти полстены занимала. Поглядев на нее, Лерон немедленно вспомнила прабабушку, которая степенно рассказывала их городскому постояльцу о похабнике, отце Аполлоне, и молоденьких певчих, Гиакинфе с Кипарисом. Какая-то мысль уколола память, но тут же исчезла, потому что Лерон увлеклась тем, что принялась разглядывать лица Аполлона и его юных любовников. У них были отнюдь не классические черты, современные стрижки, у Аполлона даже татуировка на руке — что-то вроде пошлого якоря, — а сидели «бог» и его приятели на самой обычной лавочке под деревом, на фоне построек, напоминавших корпуса весьма совкового санатория.
— Да неужели вы не слышали эту историю про нашего Эпштейна? — услышала она насмешливый голос Лариссы, стоявшей рядом с какими-то своими знакомыми, похоже, семейной парой. — Ну да, он поехал в пансионат на Горе-море, а там… там и погорел на своих неудобьсказуемых увлечениях! Родители мальчишек на него в суд подавали, слыхали?
— Повторяется Жужка, повторяется… — пробасил ее собеседник, невероятно толстый мужчина, поминутно утиравший пот со лба. — Помните, этот же сюжет был уже. Только тогда Аполлона Мисюк изображал, а действие на сцене нашего ТЮЗа происходило.
Лерон знать не знала, кто такой Эпштейн и что с ним произошло на Горе-море, однако о Мисюке она слышала. Это был знаменитый столичный режиссер, приезжавший в Нижний Горький ставить на сцене ТЮЗа авангардную пьесу по мотивам булгаковских произведений. Вроде бы лет семь или восемь тому назад случилось это великое событие. Мисюк тоже отличался нетрадиционностью своих вкусов, и, на беду, приглянулся ему один нижнегорьковский парень, молодой танцор, красоты, как говорили, необыкновенной. Ему, впрочем, Мисюк совершенно НЕ приглянулся, и, когда знаменитый режиссер начал проявлять к танцору какие-то потаенные чувства, парень, вырываясь, так стукнул его ногой в лоб, что Мисюк рухнул без памяти и потом долгое время ходил с разбитым лбом.
