— Да нет, это ты будешь его прототипом, — уточнила Алёна. — А он будет твоим прообразом. Кстати, почему ты решил, что он убьет именно злодея? Может, ты убьешь хорошего, доброго человека, безобидного работягу, который возит себе загадочное каменье херь из деревни Правобережной и потихоньку сплавляет в магазинчик, который так и называется: «Красная херь»…
Илья помолчал, потом холодно осведомился — а не сошла ли Алёна с ума? И добавил, что он слышал, будто писательница Дмитриева испытывает лютое отвращение в неформальной лексике и декларирует это во всех своих интервью и романах.
— Какая же это неформальная лексика? — удивилась Алёна. — Это фольклор! Так в Правобережной называют некий красный камень, очень ценный. Можно сказать — драгоценный. Одна высокообразованная дама, в молодости носившая фамилию Коржакова, потом вышедшая за некоего Шестакова, а затем вернувшаяся к девичьей фамилии — Сахарова, уверяла, будто это всего-навсего эрратив от слова шерл.
— Эрратив? — низким, севшим от ярости голосом проговорил Илья. — Значит, эрратив?! Куда ты лезешь? Ты с ума не сошла? Ты лезешь в такую херь! И это, чтоб ты знала, совершенно никакой не эрратив!
Он отключился так резко, что Алёна подумала: если бы они говорили по обычному телефону, Илья швырнул бы трубку на рычаг с такой силой, что пластмасса непременно треснула бы.
Ей давно уже было не по себе, а сейчас стало и вовсе хе… шерлово, скажем так, чтобы подтвердить ее репутацию борца с неформальной лексикой. Вспомнилась житейская мудрость: хочешь вывести человека из себя и спровоцировать на неожиданный, неосторожный поступок — скажи ему с умным видом что-нибудь непонятное. Илья из себя вышел… куда он придет теперь? Надо надеяться, именно туда, где его будет ждать Алёна Дмитриева. Правда, ждать она его будет отнюдь не с распростертыми объятиями, на это надеяться нечего!
Она сохранила номер телефона Ильи в памяти своего мобильного и поставила в список игнорируемых. Доселе списка, собственно, не существовало, ну, так пора его оформить. Ничего, это будет Илье хорошей плюхой: увидеть на своем дисплее надпись — «Ваш номер игнорируется». Как и чем бы ни закончилась эта история, с Ильей — всяко финиш, поэтому с ним можно не церемониться.
Так, пора в путь! До дома Смешарина минут сорок пешком, даже если идти вразвалку, но именно этого Алёна не собиралась делать. Ей хотелось прибыть на место встречи, которое изменить нельзя, не только как можно скорее, но и в целости и сохранности. Поэтому она позвонила по телефону 2116-116 в «Новое такси» и вызвала машину «прямо сейчас». На вопрос: «Куда поедем?» — она назвала точный адрес Смешарина. Как бы там ни сложились дела, теперь есть люди, совершенно точно знающие, куда направилась писательница Дмитриева, эта сорвиголова. Поджилки у сорвиголовы малость дрожали, что скрывать, мелькнула даже мысль позвонить Дракончегу и проститься, но тут же Алёна вспомнила, что уже сделала это и даже сказала — C'est tout, это все… Ну, все так все! Ты женщина, а это ветер вольности, рассеянный в печали и в любви…
Ладно, проехали!
Городской телефон прозвонил — диспетчер службы «Новое такси» сообщила, что Алёну повезет «Форд-Фокус» 445. Отлично. Она попросила только подъехать к самому подъезду, и буквально с крыльца вскочила в белый новехонький (служба оправдывала свое название!) автомобиль.
Такси тронулось, и человек, сидевщий в бледно-зеленом «Рено» в нескольких метрах от ее крыльца, завел свой автомобиль и пристроился в хвост «Форд Фокус». При это он был очень сердит на Алёну Дмитриеву, потому что в эту минуту разговаривал по телефону, а он терпеть не мог ездить с трубкой в руке. Он сто раз говорил себе, что давно нужно купить гарнитуру хэндс-фри, но что-то его собственные «хэндс» никак до этого не доходили. И сейчас он напомнил себе об этом в сто первый раз.
Главное, он никак не мог прервать свой разговор, и по параллельной линии его вызвали, и сигналы следовали один за другим, он заканчивал одну беседу — и начинал новую, из-за этого он один раз потерял из виду такси Алёны, но тотчас же выловил его в потоке машин. Сначала ему показалось, что Алёна едет в отдел милиции… сдаваться решила, хмыкнул он, а может, сдавать… но такси миновало здание Советского райотдела, свернуло на Юбилейную, и человек, следивший за Алёной, хмыкнул снова, на сей раз — озадаченно.
Неужели писательница и до этого додумалась?! Неужели она и это разгадала?! Но даже если и так, она явно не понимает главного: теперь, зная так много, она стала по-настоящему опасной. Такие люди — помеха. Они из охотника очень быстро превращаются в жертву.
Ну что ж, философски пожал он плечами, она этого сама хотела. И нажал на газ, энергично посылая автомобиль вперед.
За некоторое время до описываемых событий
Лерон помнила, как Вишневский сказал ей: она, мол, ему еще позвонит, когда побывает у нотариуса. У нотариуса она побывала, но звонить ей никуда не хотелось. Десятирублевку, на которой был записан телефон Вишневского, она, как ни странно, не потеряла, но на нее даже смотреть было тошно. Вообще тошно ей было видеть и слышать хоть кого-то! Она шла, как во сне, и изрядно удивилась, обнаружив себя стоящей перед дверью шестаковской квартиры и звонящей в нее. Вот сюда-то ей меньше всего хотелось возвращаться! Пришла, что называется, на автопилоте, не успев придать лицу подобающего выражения… удивительно ли, что Ларисса, открывшая ей дверь (с этим странным, ожидающим чего-то недоброго выражением, которое теперь невольно возникало на ее лице, стоило ей увидеть Лерон), мигом поняла: случилась какая-то новая неприятность. Впрочем, почему — какая-то? Ларисса, оказывается, совершенно точно знала, что именно произошло.
— Ну, я вижу, ты побывала-таки у Ивана Борисыча, — сказала она спокойно, глядя, как Лерон снимает туфли и надевает тапочки — от этой «деревенской», как это называла Ларисса, привычки Лерон так и не смогла избавиться, несмотря на то что Ларисса непрестанно твердила: вся Европа, мол, ходит в доме в том же, в чем и на улице. В Европе бывать Лерон не приходилось, однако она втихомолку думала: на их улицах небось почище будет, чем у нас…
— Побывала, — кивнула Лерон.
— И все знаешь…
— Знаю…
— И как тебе в новой роли?
Лерон пожала плечами. Если честно, все, что сказал ей Борисов, она не могла толком воспринять. По-прежнему не относила это к себе. Вишневский сказал: мол, в этой истории одна сплошная Санта-Барбара, и вот теперь Лерон в этом в очередной раз убедилась. Только в иностранных сериалах такое бывает — а в нашей жизни нет и быть не может! Разве не довольно с нее того, что она рождена не от того мужчины, которого привыкла считать отцом, а совершенно от другого? И вот теперь, в довершение всего, этот другой лишает наследства… какие слова, с ума сойти, — лишает наследства! — свою жену и пасынка, а все свое баснословное состояние отдает дочери, которая прежде знать о нем не знала и которой он сам не больно-то интересовался…
Баснословное состояние — так выразился нотариус, это не сама Лерон придумала. Она читала завещание отца, ничего, ни слова в нем не понимая, хотя написано оно было просто, без затейливых юридических оборотов. И все же она ничего не понимала, и Борисову приходилось растолковывать ей чуть ли не каждое выражение.
