– Золотом шитый! – сказала мадам Хуби. – Золотом, жемчугом, камнями, да побольше всего, вот и весь вид. Про платья не забудь. Пятнадцать мне и десять дуре. Эх, как же хорошо, красавчик, что ты от красных улизнул!
Она сделала знак слугам. Те вынули ее из канапе, которое она уже успела изрядно продавить, и заботливо повлекли к дверям. Баронесса влачилась следом.
Через несколько дней наша мастерица Нона Калашникова – она имела поразительный талант к вышиванию золотом! – отвезла мадам Хуби совершенно необыкновенный кокошник, украшенный драгоценными камнями и жемчугом. С ней отправилась закройщица, чтобы снять мерки для платьев с мадам Хуби и ее протеже.
Не могу описать, как они хохотали, когда вернулись и принялись рассказывать историю своего визита. Оказывается, экстравагантная толстуха приняла их в гостиной… лежа в огромной ванне, подогреваемой электричеством, что по тем временам было просто чудо техники! Затурканная баронесса читала ей газету. Рядом стояли несколько горничных – у каждой на подносе была бутылка с шампанским. Мадам Хуби опустошала бутылку за бутылкой – ее мучила жажда.
Наших мастериц тоже напоили шампанским. Потом хозяйке показали кокошник, от которого она пришла в такой восторг, что немедля пожелала его надеть. Потом так и вышла из ванны – голышом и с кокошником на голове.
С тех пор она почти не снимала кокошник, даже на улицу в нем ходила.
Они с Феликсом ужасно очаровались друг другом. Ну, мадам Хуби в него влюбилась – это понятно. А он был в восторге от ее пронзительной, вопиющей, сверкающей экстравагантности. И в ее присутствии давал себе волю! Как-то он обмолвился, что однажды танцевал для нее лезгинку с кухонными ножами. По словам Феликса, эта чудачка пробуждала и в нем тягу к чудачествам.
Не в нем одном. Оказывается, ее подопечная баронесса вылавливала из аквариума золотых рыбок и глотала их… живьем. Узнав об этом, мадам Хуби ее выгнала. Но так ли виновата была маленькая баронесса?..
Да, все это вспоминать ужасно смешно, но неприятной тенью встает другое мое воспоминание…
Однажды к нам на рю Дюфо, в «Ирфе», кто-то протелефонировал. К аппарату звали меня. Сказали, что спрашивает мадам Сонье, которая хочет беседовать только со мной. Имя мне ничего не говорило, но я все же подошла.
– Княгиня Юсупова? – спросила она по-французски каким-то «толстым» голосом.
По одному его звуку я немедленно поняла, что, во-первых, это русская дама, а во-вторых, что говорит она измененным голосом. Меня даже передернуло, но это была сущая мелочь по сравнению с тем, что произошло вслед.
– Вы говорили, что мы предназначены друг другу, – сказала незнакомка теперь уже по-русски, подтверждая мою догадку. – Я гнала от себя эту мысль, но не смогла от нее избавиться. Однако не могу понять, о каком предназначении вы говорите.
Тут она умолкла.
– Что? – спросила я, совершенно ничего не понимая. Какая-то сумасшедшая звонит?
– Я замужем. Мой муж – ваш друг. Если бы мы могли вместе втроем… быть верными и нежными друзьями все трое – какое это было бы счастье, какой камень был бы снят с моей души и совести!
Снова молчание. С ее стороны – выжидающее, с моей… молчание полного онемения. Я не могла ни слова сказать, потому что вдруг сообразила: да ведь она цитирует мое письмо – мое письмо Г.Р., написанное в Крыму, вместе с моим отцом, Зинаидой Николаевной и Феликсом Феликсовичем! То самое письмо, с помощью которого Феликс заманил Г.Р. в наш дом на Мойке, где и убил его…
И женщина поняла, что я узнала письмо! Однако она продолжала его читать, и теперь в голосе ее звучала откровенная издевка:
– Я верю, что вы, при вашем уме и невероятной силе, могли бы помочь разрешить все противоречия, которые терзают мою душу. Приходите… Мой муж передаст вам это письмо, но он не знает его содержания. Я вернулась ради вас из Крыма. Приходите… 26 букв… Я думаю об этом… Привезите с собой мое письмо – вы должны позаботиться, чтобы ни одна душа живая не знала, что я зову вас… я вам доверяю!
Она умолкла.
– Что это значит? – с великим трудом проскрипела я. Помню, в эту минуту – очень неподходящий момент! – я вспомнила, как Таня Васильчикова говорила, что у меня лицо камеи без возраста и при этом скрипучий романовский голос. Да уж… лицо у меня сейчас окаменело и голос скрипел от ужаса! – Что это значит?!
– Это значит, что если сия нежная цидулька попадет хоть в одно печатное издание – неважно, наше или французское, – вы будете заклеймены как сообщница этого подлого убийцы – вашего муженька-содомита.
– Я не… я не… – пробормотала я, не соображая, что говорю.
– На ваше счастье, мне нужны деньги, – сказала женщина. – Я отдам вам письмо за…
Помню, что она назвала какую-то очень большую сумму, огромную! Кажется, пятьдесят тысяч франков. Впрочем, не могу ручаться: кровь так стучала у меня в висках, что я плохо слышала. Но все же разобрала, что она назначает мне встречу завтра:
– Вы должны быть в Пигале – в ресторане «Золото атамана» в десять вечера. Я сама вас найду и сама к вам подойду. Вы должны быть одна, без мужа. Если появится он, то встреча не состоится, а письмо прямиком уйдет в газету. И вообще, я запрещаю вам говорить об этом мужу!
И она бросила трубку. А я осталась стоять у аппарата в полуобморочном состоянии.
Такой меня и увидел Феликс. То есть если бы я даже и хотела скрыть от него звонок, не смогла бы. Но я ничего не собиралась скрывать, потому что только он мог мне ответить на вопрос: каким образом о том злосчастном письме стало известно постороннему человеку, мало того – откуда у него текст письма?
Мы немедленно ушли из дому, потому что вокруг было слишком много посторонних, которые невзначай могли услышать лишнее. Ходили по улицам, то и дело озираясь, и говорили, говорили…
Феликс был потрясен не меньше, чем я. Он клялся и божился, что сам, своими руками достал мое письмо из кармана Г.Р., а потом сжег в камине и даже пепел разворошил.
– За то время, что письмо находилось у Г.Р., кто-то успел переписать его, это единственный ответ, – наконец сказал Феликс. – Но кто? Думаю, это какой-то очень близкий к нему человек, которому он очень доверял.
– Например, Симанович? – спросила я.
Симанович, я, кажется, уже говорила, был еврей, секретарь Г.Р., посвященный во все его дела и близко его знавший. Ходили слухи, что Временным правительством он был задержан, однако сумел-таки выехать за границу. Говорили, его видели в Париже…
– Может быть, и Симанович, – кивнул Феликс. – А женщина – просто его сообщница. Меня только удивляет, почему это не было обнародовано еще в России, после убийства. Сразу. Тогда мы… тогда нам…
Мне стало дурно при одной только мысли о том, что было бы с нами, если бы это письмо тогда увидел кто-то, кроме Г.Р. Как мы были неосторожны! Замышляя убийство этого человека, мы вверяли ему свою судьбу!
