Глава пятая
Все обомлели от неожиданности. Стояли как вкопанные,
уставившись на распростертое на ковре тело. Первым опомнился Армстронг. Он
кинулся к Марстону. Когда минуту спустя он поднял глаза, в них читалось
удивление.
— Боже мой, он мертв! — пробормотал Армстронг хриплым от
ужаса голосом.
Его слова не сразу дошли до гостей. Умер? Умер вот так, в
мгновение ока? Этот пышущий здоровьем юный Бог, словно вышедший из северной
саги?
Доктор Армстронг вглядывался в лицо мертвеца, обнюхивал
синие, искривленные в предсмертной гримасе губы. Поднял бокал, из которого пил
Марстон.
— Он мертв? — спросил генерал Макартур. — Вы хотите сказать,
что он поперхнулся и от этого помер?
— Поперхнулся? — переспросил врач. — Что ж, если хотите,
называйте это так. Во всяком случае, он умер от удушья. — Армстронг снова
понюхал стакан, окунул палец в осадок на дне, осторожно лизнул его кончиком
языка и изменился в лице.
— Никогда не думал, — продолжал генерал Макартур, — что
человек может умереть, поперхнувшись виски.
— Все мы под Богом ходим, — наставительно сказала Эмили
Брент.
Доктор Армстронг поднялся с колен.
— Нет, человек не может умереть, поперхнувшись глотком
виски, — сердито сказал он. — Смерть Марстона нельзя назвать естественной.
— Значит, в виски… что-то было подмешано, — еле слышно
прошептала Вера.
Армстронг кивнул.
— Точно сказать не могу, но похоже, что туда подмешали
какой-то цианид. Я не почувствовал характерного запаха синильной кислоты.
Скорее всего, это цианистый калий. Он действует мгновенно.
— Яд был в стакане? — спросил судья.
— Да.
Доктор подошел к столику с напитками. Откупорил виски,
принюхался, отпил глоток. Потом попробовал содовую. И покачал головой. — Там
ничего нет.
— Значит, вы считаете, — спросил Ломбард, — что он сам
подсыпал яду в свой стакан?
Армстронг кивнул, но лицо его выражало неуверенность. —
Похоже на то, — сказал он.
— Вы думаете, это самоубийство? — спросил Блор. — Очень
сомнительно.
Вера задумчиво пробормотала:
— Никогда бы не подумала, что он мог покончить с собой. Он
так радовался жизни. Когда он съезжал с холма в автомобиле, он был похож на…
на… не знаю, как и сказать!
Но все поняли, что она имеет в виду. Антони Марстон,
молодой, красивый, показался им чуть ли не небожителем! А теперь его скрюченный
труп лежал на полу.
— У кого есть другая гипотеза? — спросил доктор Армстронг.
Все покачали головами. Нет, другого объяснения они найти не
могли. Никто ничего не сыпал в бутылки. Все видели, что Марстон сам налил себе
виски — следовательно, если в его бокале был яд, никто, кроме Марстона, ничего
туда подсыпать не мог. И все же, зачем было Марстону кончать жизнь
самоубийством?
— Что-то тут не то, доктор, — сказал задумчиво Блор. —
Марстон никак не был похож на самоубийцу.
— Вполне с вами согласен, — ответил Армстронг.
На этом обсуждение прекратилось. Да и что тут еще можно
сказать? Армстронг и Ломбард перенесли бездыханное тело Марстона в спальню,
накрыли его простыней.
Когда они вернулись в холл, гости, сбившись в кучку,
испуганно молчали, а кое-кого била дрожь, хотя вечер стоял теплый.
— Пора спать. Уже поздно, — сказала, наконец, Эмили Брент.
Слова ее прозвучали весьма уместно: часы давно пробили
полночь, и все же гости не спешили расходиться. Было видно, что они боятся
остаться в одиночестве.
— Мисс Брент права, — поддержал ее судья, — нам пора
отдохнуть.
— Но я еще не убрал в столовой, — сказал Роджерс.
— Уберете завтра утром, — распорядился Ломбард.
— Ваша жена чувствует себя лучше? — спросил дворецкого
Армстронг.
— Поднимусь, посмотрю. — Чуть погодя Роджерс вернулся. — Она
спит как убитая.
— Вот и хорошо, — сказал врач. — Не беспокойте ее.
— Разумеется, сэр. Я приберусь в столовой, закрою двери на
ключ и пойду спать, — Роджерс вышел в столовую.
Гости медленно, неохотно потянулись к лестнице.
Будь они в старом доме со скрипящими половицами и темными
закоулками, доме, где обшитые панелями стены скрывали потайные ходы, их страх
был бы вполне объясним. Но здесь — в этом ультрасовременном особняке? Здесь нет
ни темных закоулков, ни потайных дверей, а комнаты заливают потоки
электрического света и все сверкает новизной! Нет, здесь не скроешься! Ничего
таинственного тут нет! И быть не может! Но это-то и вселяло в них ужас…
На площадке второго этажа гости пожелали друг другу
спокойной ночи и разошлись по комнатам. Войдя к себе, каждый машинально, даже
не отдавая себе в этом отчета, запер дверь на ключ.
В веселой светлой спальне раздевался, готовясь ко сну, судья
Уоргрейв. Он думал об Эдуарде Ситоне. Ситон стоял перед ним как живой. Блондин
с голубыми глазами, чей искренний взгляд производил прямо-таки неотразимое
впечатление на присяжных.
Государственный обвинитель Ллуэллин не обладал чувством
меры. Он выступал крайне неудачно. Пережимал, доказывал то, что не нуждалось в
доказательствах. Матгьюз, адвокат, напротив, оказался на высоте. Он умело подал
факты в пользу обвиняемого. На перекрестном допросе ловко запугивал и запутывал
свидетелей. Мастерски подготовил выступление своего клиента.
Да и сам Ситон на перекрестном допросе держался великолепно.
Не волновался, не оправдывался, сумел расположить к себе присяжных. Маттьюз
считал, что оправдательный приговор у него в кармане.
Судья Уоргрейв старательно завел часы, положил их на ночной
столик. Он помнил это судебное заседание так, будто оно происходило вчера,
помнил, как он слушал свидетелей, делал заметки, собирал по крохам улики против
обвиняемого. Да, такие процессы бывают не часто! Маттьюз произнес блестящую
речь. Ллуэллину не удалось рассеять хорошее впечатление от речи адвоката. А
перед тем, как присяжным удалиться на совещание, судья произнес заключительное
слово…
Судья осторожно вынул вставную челюсть, положил ее в стакан
с водой. Сморщенные губы запали, это придало его лицу жестокое, хищное
выражение. Судья опустил складчатые веки и улыбнулся сам себе: «Да, он не дал
Ситону убежать от расплаты».
