— Вы не выйдете погулять, мисс Клейторн?
— Что ж, пожалуй, выйду…
В тот день они, как обычно, гуляли по пляжу. Был теплый,
лунный вечер, Хьюго обнял ее за талию.
— Я люблю вас, Вера. Я люблю вас. Вы знаете, что я вас
люблю?
Да, она знала. (По крайней мере, так ей казалось.)
— Я не решаюсь просить вашей руки… У меня нет ни гроша. Мне
хватает на жизнь, и только. А ведь как-то у меня целых три месяца был шанс
разбогатеть. Сирил появился на свет через три месяца после смерти Мориса…
Если бы родилась девочка, состояние унаследовал бы Хьюго. Он
признался, что был тогда очень огорчен:
— Я, разумеется, не строил никаких расчетов. И все же я
тяжело перенес этот удар. Видно, не под счастливой звездой я родился. Но Сирил
милый мальчик, и я к нему очень привязался!
И это была чистая правда. Хьюго и впрямь любил Сирила, готов
был целыми днями играть с ним, выполнять все его капризы. Злопамятства в нем не
было.
Сирил рос хилым ребенком. Тщедушным, болезненным. Он вряд ли
прожил бы долго…
А дальше что?
— Мисс Клейторн, можно мне поплыть к скале? Почему мне
нельзя к скале? — без конца канючил Сирил.
— Это слишком далеко, Сирил.
— Ну, мисс Клейторн, позвольте, ну, пожалуйста…»
Вера вскочила с постели, вынула из туалетного столика три
таблетки аспирина и разом проглотила.
«Если бы мне понадобилось покончить с собой, — подумала она,
— я приняла бы сильную дозу веронала или какое-нибудь другое снотворное, но уж
никак не цианистый калий».
Она передернулась, вспомнив искаженное, налившееся кровью
лицо Антони Марстона.
Когда она проходила мимо камина, ее взгляд невольно упал на
считалку.
Десять негритят отправились обедать,
Один поперхнулся, их осталось девять
«Какой ужас, — подумала она. — Ведь сегодня все именно так и
было!
Почему Антони Марстон хотел умереть? Нет, она умереть не
хочет. Сама мысль о смерти ей противна… Смерть — это не для нее…»
Глава шестая
Доктор Армстронг видел сон… В операционной дикая жара… Зачем
здесь так натопили? С него ручьями льет пот. Руки взмокли, трудно держать
скальпель… Как остро наточен скальпель… Таким легко убить. Он только что
кого-то убил.
Тело жертвы кажется ему незнакомым. Та была толстая,
нескладная женщина, а эта чахлая, изможденная. Лица ее не видно. Кого же он
должен убить? Он не помнит. А ведь он должен знать! Что если спросить у сестры?
Сестра следит за ним. Нет, нельзя ее спрашивать. Она и так его подозревает.
Да что же это за женщина лежит перед ним на операционном
столе? Почему у нее закрыто лицо? Если б только он мог взглянуть на нее!..
Наконец-то молодой практикант поднял платок и открыл ее лицо.
Ну, конечно, это Эмили Брент. Он должен убить Эмили Брент.
Глаза ее сверкают злорадством. Она шевелит губами. Что она говорит? «Все мы под
Богом ходим».
А теперь она смеется.
— Нет, нет, мисс… — говорит он сестре, — не опускайте
платок. Я должен видеть ее лицо, когда буду давать ей наркоз. Где эфир? Я
должен был принести его с собой.
Куда вы его дели, мисс? Шато Неф-тю-Пап? Тоже годится.
Уберите платок, сестра!
Ой, так я и знал! Это Антони Марстон! Его налитое кровью
лицо искажено. Но он не умер, он скалит зубы.
Ей-Богу, он хохочет, да так, что трясется операционный стол.
Осторожно, приятель, осторожно. Держите, держите стол, сестра!
Тут доктор Армстронг проснулся. Было уже утро — солнечный
свет заливал комнату. Кто-то, склонившись над ним, тряс его за плечо. Роджерс.
Роджерс с посеревшим от испуга лицом повторял:
— Доктор, доктор!
Армстронг окончательно проснулся, сел.
— В чем дело? — сердито спросил он.
— Беда с моей женой, доктор. Бужу ее, бужу и не могу
добудиться. Да и вид у нее нехороший.
Армстронг действовал быстро: вскочил с постели, накинул
халат и пошел за Роджерсом.
Женщина лежала на боку, мирно положив руку под голову.
Наклонившись над ней, он взял ее холодную руку, поднял веко.
— Неужто, неужто она… — пробормотал Роджерс и провел языком
по пересохшим губам.
Армстронг кивнул головой:
— Увы, все кончено…
Врач в раздумье окинул взглядом дворецкого, перевел взгляд
на столик у изголовья постели, на умывальник, снова посмотрел на неподвижную
женщину.
— Сердце отказало, доктор? — заикаясь спросил Роджерс.
Доктор Армстронг минуту помолчал, потом спросил:
— Роджерс, ваша жена ничем не болела?
— Ревматизм ее донимал, доктор.
— У кого она в последнее время лечилась?
— Лечилась? — вытаращил глаза Роджерс. — Да я и не упомню,
когда мы были у доктора.
— Вы не знаете, у вашей жены болело сердце?
— Не знаю, доктор. Она на сердце не жаловалась.
— Она обычно хорошо спала? — спросил Армстронг.
Дворецкий отвел глаза, крутил, ломал, выворачивал пальцы.
— Да нет, спала она не так уж хорошо, — пробормотал он.
Сухое красное вино.
— Она принимала что-нибудь от бессонницы?
— От бессонницы? — спросил удивленно Роджерс. — Не знаю.
Нет, наверняка не принимала — иначе я знал бы.
Армстронг подошел к туалетному столику. На нем стояло
несколько бутылочек: лосьон для волос, лавандовая вода, слабительное, глицерин,
зубная паста, эликсир…
Роджерс усердно ему помогал — выдвигал ящики стола, отпирал
шкафы. Но им не удалось обнаружить никаких следов наркотиков — ни жидких, ни в
порошках.
— Вчера вечером она принимала только то, что вы ей дали,
доктор, — сказал Роджерс.
К девяти часам, когда удар гонга оповестил о завтраке, гости
уже давно поднялись и ждали, что же будет дальше. Генерал Макартур и судья
прохаживались по площадке, перекидывались соображениями о мировой политике.
Вера Клейторн и Филипп Ломбард взобрались на вершину скалы за домом. Там они
застали Уильяма Генри Блора — он тоскливо глядел на берег.
