— Надолго? — только и спросил Ломбард.
— Самое большее — на неделю.
Пощипывая усики, капитан Ломбард сказал:
— Вы, надеюсь, понимаете, что за незаконные дела я не
берусь?
Произнеся эту фразу, он подозрительно посмотрел на
собеседника. Мистер Моррис, хотя его толстые губы тронула улыбка, ответил
совершенно серьезно:
— Если вам предложат что-нибудь противозаконное, вы,
разумеется, в полном праве отказаться.
И улыбнулся — вот нахал! Улыбнулся так, будто знал, что в
прошлом Ломбард вовсе не был таким строгим ревнителем законности.
Ломбард и сам не сдержал усмешки. Конечно, раз или два он
чуть было не попался! Но ему все сходило с рук! Он почти ни перед чем не
останавливался. Вот именно, что почти ни перед чем. Пожалуй, на Негритянском
острове ему не придется скучать…
Мисс Брент — она ехала в вагоне для некурящих — сидела
прямо, будто палку проглотила: она не привыкла давать себе потачку. Ей было
шестьдесят пять, и она не одобряла современной расхлябанности. Ее отец, старый
служака полковник, придавал большое значение осанке. Современные молодые люди
невероятно распущены — стоит только посмотреть на их манеры, да и вообще по
всему видно…
Сознание своей праведности и непоколебимой твердости
помогало мисс Эмили Брент переносить духоту и неудобства поездки в битком
набитом вагоне третьего класса.
Нынче все так себя балуют. Зубы рвут только с
обезболиванием, от бессонницы глотают разные снотворные, сидят только на мягких
креслах или подсунув под спину подушку, а молодые девушки ходят Бог знает в
чем, не носят корсетов, а летом и вовсе валяются на пляжах полуголые… Мисс
Брент поджала губы. Своим примером она хотела бы показать, как полагается вести
себя людям определенного круга… Ей вспомнилось прошлое лето. Нет, нет, в этом
году все будет иначе. Негритянский остров… И она вновь мысленно пробежала
письмо, которое столько раз перечитывала:
«Дорогая мисс Брент, надеюсь. Вы меня еще помните? Несколько
лет тому назад в августе мы жили в Беллхевнском пансионе, и, как мне казалось,
у нас было много общего.
Теперь я открываю собственный пансионат на островке близ
берегов Девона. По-моему, он как нельзя лучше подходит для пансиона с добротной
кухней, без новомодных затей — словом, пансион для людей наших с Вами привычек,
людей старой школы. Здесь не будет полуголой молодежи и граммофонов за полночь.
Я была бы очень рада, если б Вы сочли возможным отдохнуть летом на Негритянском
острове, разумеется, совершенно бесплатно, в качестве моей гостьи. Устроит ли
Вас август? Скажем, числа с восьмого?
Искренне Ваша А. Н…»
Но как же ее все-таки зовут? Подпись удивительно
неразборчивая. Теперь все подписываются так небрежно, возмущалась Эмили Брент.
Она перебрала в уме людей, с которыми встречалась в
Беллхевне. Она провела там два лета подряд. Там жила та симпатичная пожилая
женщина — миссис, миссис — как бишь ее фамилия? Ее отец был каноником. И еще
там была мисс Олтон или Оден. Нет, нет, ее фамилия была Оньон! Ну конечно же
Оньон!
Негритянский остров! Газеты много писали о Негритянском
острове, прежде он будто бы принадлежал не то кинозвезде, не то американскому
миллионеру. Конечно, зачастую эти острова продают задешево — остров не всякий
захочет купить. Поначалу жизнь на острове кажется романтичной, а стоит там
поселиться — и обнаруживается столько неудобств, что не чаешь от него
избавиться. «Но как бы там ни было, — думала Эмили Брент, — бесплатный отдых
мне обеспечен. Теперь, когда она так стеснена в средствах: ведь дивиденды то и
дело не выплачиваются, не приходится пренебрегать возможностью сэкономить. Жаль
только, что она почти ничего не может припомнить об этой миссис, а может быть,
и мисс Оньон».
Генерал Макартур выглянул из окна. Поезд шел к Эксетеру —
там генералу предстояла пересадка. Эти ветки, с их черепашьей скоростью, кого
угодно выведут из терпения. А ведь по прямой до Негритянского острова — рукой
подать.
Он так и не понял, кто же он все-таки, этот Оним,
по-видимому, приятель Пройды Леггарда и Джонни Дайера.
«Приедет пара армейских друзей… хотелось бы поговорить о
старых временах».
«Что ж, он с удовольствием поговорит о старых временах.
Последние годы у него было ощущение, будто прежние товарищи стали его
сторониться. А все из-за этих гнусных слухов! Подумать только: ведь с тех пор
прошло почти тридцать лет! Не иначе, как Армитидж проболтался, — решил он. —
Нахальный щенок. Да и что он мог знать? Да ладно, не надо об этом думать. К тому
же, скорее всего ему просто мерещится — мерещится, что то один, то другой
товарищ поглядывает на него косо.
Интересно посмотреть, какой он, этот Негритянский остров. О
нем ходит столько сплетен. Похоже, слухи о том, что его купило Адмиралтейство,
Военное министерство или Военно-воздушные силы, не так уж далеки от истины…
Дом на острове построил Элмер Робсон, молодой американский
миллионер. Говорили, ухлопал на него уйму денег. Так что роскошь там поистине
королевская…
Эксетер! Еще целый час в поезде! Никакого терпения не
хватит. Так хочется побыстрее приехать…»
Доктор Армстронг вел свой «моррис» по Солсберийской равнине.
Он совсем вымотался… В успехе есть и своя оборотная сторона. Прошли те времена,
когда он сидел в своем роскошном кабинете на Харли-стрит в безупречном костюме,
среди самой что ни на есть современной аппаратуры и ждал, ждал дни напролет, не
зная, что впереди — успех или провал…
Он преуспел. Ему повезло! Впрочем, одного везения мало,
нужно еще и быть хорошим профессионалом. Он знал свое дело — но и этого
недостаточно для успеха. Требовалось еще, чтоб тебе повезло. А ему повезло!
Неопределенный диагноз, одна-две благодарные пациентки — состоятельные и с
положением в обществе, — и вот уже о нем заговорили: «Вам надо обратиться к
Армстронгу, он хотя и молодой, но такой знающий: возьмите Пэм, у кого только
она ни лечилась — годами, я вам говорю, годами, а Армстронг только взглянул — и
понял, что с ней».
И пошло-поехало.
Так доктор Армстронг стал модным врачом. Теперь дни его были
расписаны по минутам. У него не оставалось времени на отдых. Вот почему этим
августовским утром он радовался, что покидает Лондон и уезжает на несколько
дней на остров у берегов Девона. Конечно, это не отдых в полном смысле слова.
Письмо было написано в выражениях весьма неопределенных, зато чек, приложенный
к письму, был весьма определенным. Гонорар просто неслыханный. У этих Онимов,
должно быть, денег куры не клюют. Похоже, мужа беспокоит здоровье жены, и он
хочет узнать, как обстоят дела, не потревожив ее. Она ни за что не хочет
показаться доктору. А при ее нервах…
