Эффект превзошел все наши ожидания. Армстронг отлично
справился со своей ролью. Меня перенесли в мою комнату и уложили в постель.
Больше обо мне не вспоминали: все они были насмерть перепуганы и опасались друг
друга.
У меня было назначено свидание с Армстронгом на без малого
два ночи. Я завел его на высокую скалу позади дома. Сказал, что отсюда мы
увидим, если кто-нибудь захочет к нам подкрасться, нас же, напротив, никто не
увидит, потому что окна выходят на другую сторону.
Армстронг по-прежнему ничего не подозревал, что было более
чем странно: ведь считалка, вспомни он только ее, предупреждала — «один попался
на приманку»…
Армстронг проглотил приманку, ничего не заподозрив.
И тут опять же все прошло без сучка, без задоринки.
Я нагнулся, вскрикнул, объяснил, что увидел ниже по склону
ход в пещеру и попросил его убедиться, так ли это.
Он наклонился. Я толкнул его в спину, он покачнулся и рухнул
в бушующее море. Я вернулся домой. Наверное, Блор услышал, как я шел по
коридору. Чуть выждав, я пробрался в комнату Армстронга, а чуть погодя, нарочно
стараясь топать как можно громче, чтобы меня услышали, ушел оттуда. Когда я спустился
вниз, наверху открылась дверь. Они, должно быть, видели, как я выходил из дому.
И спустя минуту двое пошли за мной следом. Я обогнул дом,
проник в него через окно столовой, которое предварительно оставил открытым.
Окно за собой прикрыл и только тогда разбил стекло. Потом поднялся к себе и лег
в постель.
Я предполагал, что они снова обыщут весь дом, но
рассчитывал, что приглядываться к телам не станут, разве заглянут под простыню,
чтобы убедиться, не прячется ли там под видом трупа Армстронг. Так оно и вышло.
Да, забыл упомянуть, что револьвер я подбросил в комнату
Ломбарда. Видимо, вам будет любопытно узнать, куда я его спрятал на время
обыска. В шкафу хранились запасы консервов, всевозможных коробок с печеньем. Я
открыл одну из нижних коробок, кажется, с галетами, сунул туда револьвер и
снова заклеил ее скотчем.
Я рассчитал — и не ошибся, — что никому не придет в голову
рыться в запаянных банках и запечатанных коробках, тем более что все верхние
жестянки были нетронуты. Алую клеенку я упрятал под ситцевый чехол одного из
кресел в гостиной, шерсть в диванную подушку, предварительно ее подпоров.
И вот наконец настал долгожданный миг: на острове осталось
всего три человека, которые до того боялись друг друга, что были готовы на все,
притом у одного из них имелся револьвер. Я следил за ними из окна. Когда Блор
подошел к дому, я свалил на него мраморные часы из окна Веры.
Из своего окна я видел, как Вера застрелила Ломбарда. В
смелости и находчивости ей не откажешь. Она ничем не уступала Ломбарду, а в
чем-то и превосходила его. После этого я сразу кинулся в комнату Веры —
подготовить сцену к ее приходу.
Я ставил увлекательный психологический эксперимент. Понудят
ли Веру к самоубийству угрызения совести (ведь она только что застрелила
человека) вкупе с навевающей ужас обстановкой, будет ли этого достаточно? Я
надеялся, что будет. И не ошибся. Вера Клейторн повесилась у меня на глазах:
затаившись за шкафом, я следил за ней.
Перехожу к последнему этапу. Я вышел из-за шкафа, поднял
стул, поставил его у стены. Револьвер я нашел на лестничной площадке — там его
обронила Вера. Я постарался не смазать отпечатки ее пальцев.
Что же дальше? Я завершил мой рассказ. Вложу рукопись в
бутылку, запечатаю и брошу ее в море. Почему? Да, почему?.. Я тешил свое
самолюбие мыслью изобрести такое преступление, которое никто не сможет
разгадать. Но я художник, и мне открылось, что искусства для искусства нет. В
каждом художнике живет естественная жажда признания. Вот и мне хочется, как ни
стыдно в этом признаться, чтобы мир узнал о моем хитроумии…
Я написал свою исповедь, исходя из предположения, что тайна
Негритянского острова не будет раскрыта. Но не исключено, что полиция окажется
умнее, чем я ожидал. Как-никак есть три обстоятельства, которые могут
способствовать разгадке моего преступления. Первое: полиции отлично известно,
что Эдвард Ситон был виновен. А раз так, они знают, что один из десятерых в
прошлом не совершал убийства, а из этого, как ни парадоксально, следует, что не
кто иной, как этот человек, виновен в убийствах на Негритянском острове. Второе
обстоятельство содержится в седьмом куплете детской считалки. Причиной смерти
Армстронга послужила «приманка», на которую он попался, а вернее, из-за которой
он попал в переплет, приведший его к смерти. Иными словами, в считалке ясно
сказано, что смерть Армстронга связана с каким-то обманом. Уже одно это могло
бы послужить толчком к разгадке. В живых тогда осталось всего четверо, причем
совершенно очевидно, что из всех четверых Армстронг мог довериться
безоговорочно лишь мне. И, наконец, третье обстоятельство имеет чисто
символический характер. Помета смерти на моем лбу. Что это, как не Каинова
печать?
Мой рассказ подходит к концу. Бросив бутылку с исповедью в
море, я поднимусь к себе, лягу в постель. К моему пенсне привязана черная
тесемка, но на самом деле это никакая не тесемка, а тонкая резинка. Пенсне я
положу под себя. Один конец резинки обмотаю вокруг дверной ручки, другой вокруг
револьвера, но не слишком надежно. А дальше по моим предположениям произойдет
вот что. Моя рука — я оберну ее платком — спустит курок, и платок упадет на
пол. Револьвер, привязанный к резинке, отлетит к двери, стукнется о дверную
ручку, резинка отвяжется и повиснет на пенсне, не вызвав ничьих подозрений.
Платок на полу и вовсе не вызовет ничьих подозрений. Когда меня найдут, я буду
лежать на кровати с простреленной головой — в полном соответствии с
дневниковыми записями моих товарищей по несчастью. К тому времени, когда к
нашим телам получат доступ судебные медики, время моей смерти установить будет
невозможно.
После шторма на остров приплывут люди, но что они найдут
здесь — лишь десять трупов и неразрешимую загадку Негритянского острова.
