– Да как же это все получилось-то?!
– А так! Настя девушка порядочная. До свадьбы – ни-ни. А этот шалопут… Пришел да давай приставать, мол, все равно поженимся. Но Настя – ни-ни. После свадьбы, и точка. Честная она.
– И что?..
– А то. Из армии пришел – у Насти день рождения аккурат через день. Таньку пригласили. Та подпоила Шурку и в койку утянула.
– А Настя?!
– А Настя узнала – и от ворот поворот.
– Ну и ну. И где ж теперь ваш Шурка?
– Обратно на границу вернулся, – поджала губы бабушка. – Завербовался контрактником и уехал. И эта профура Танька за ним – шасть! Вот так-то.
– Н-да… А что ж Настасья не поехала? Не звал?
– Как же! Обозвался весь! Все телефоны оборвал. И мне звонил, и ей. Сначала сгоряча уехал, потом опомнился, давай звонить да телеграммы слать. Но Настя гордая. Сказала – как отрезала.
– Ой-ой-ой. А Танька, стало быть, за ним махнула?
– Поехала, – скривилась баба Шура. – Ни стыда ни совести. Все детство за ним бегала!
– Ой-ой-ой.
– Такую девку на шалаву променял! Тьфу!
– Женятся скоро?
– В октябре свадьба. – И стукнула кулаком по столу: – Ноги моей там не будет! Видеть не хочу! И телеграмму не отправлю!
Надежда Прохоровна посмотрела на расстроенную бабушку. Милая соседская девочка Настенька выросла на ее глазах. Уколы делала, в магазин небось бегала, ухаживала. И виделось бабушке безоблачное счастье – вернется внук из армии, пирком да за свадебку. Девочка своя, приветливая…
Но вот – не вышло. Вернулся паренек с границы (о невесте, поди, все ночи грезил да представлял), а та – ни-ни. Женись.
И тут другая. Сговорчивая да бойкая.
– Ты ребятишек, Шура, не кори. Дело молодое.
– Молодое?! Да Танька со всем районом гуляла!
– А ты злых языков не слушай. Санька-то твой – чужой был. Куда ж Татьяне деваться?
В девках, что ль, сидеть да по чужому мужу сохнуть? Гуляла, конечно… Так ведь часто бывает – не всем счастье с первого раза… Знаешь, как народ говорит? Плохой в дом придет, хорошему до рожку укажет…
– Ну ты скажешь – не с первого! С десятого уже!
– А ты не слушай. Мало ли что злые языки треплют. А эта Танька, быть может, всю жизнь твоему Шурке будет ноги мыть да воду пить.
– Скажешь тоже, – уже с сомнением повторила баба Шура. (Видать, не с кем было поговорить, вокруг одни советчики-союзники-кумушки-соседки.)
– Да, да, не слушай. Она, может быть, тоже девочка хорошая. Только счастье ей не сразу улыбнулось.
Баба Шура потеребила на виске резиночку от очков, подумала о чем-то и вдруг вскочила:
– Счас. Подожди. Фотографию тебе принесу.
И убежала в комнату.
Вернулась она с пухлым плюшевым альбомом, распертым фотографиями, что твой баян; отдельно принесла почтовый конверт и вытряхнула из него карточку.
– Вот, смотри, – брезгливо поджала губы и одним пальцем по столу передвинула ее гостье. —
Вместе снялись и мне прислали.
С яркого глянцевого снимка Надежде Прохоровне улыбнулась парочка: чуть-чуть смущенный голубоглазый парень и худенькая – влюбленная, аж с фотографии радость брызжет! – девчонка с короткой стрижкой на темно-каштановых волосах. Парнишка сидел прямо, девчушка держала его за локоть обеими руками, прижималась и смотрела совсем не в объектив, а – на него.
– Бесстыжая! – фыркнула бабушка контрактника. – Ишь – вцепилась. Мочи нет смотреть!
– Дак любит, – спокойно проговорила Надя Губкина. – Сразу видать – любит.
– А чего там не любить, – с легко слышимой гордостью пробурчала баба Шура. – Парень видный. Не пьет, не курит, техникум закончил.
– Ну так и радуйся! Может, в этом его счастье! А нашел бы другую…
– Другая, – перебила Шура, – Настя была. Вот, смотри. – Раскрыв альбом, хозяйка недолго искала в нем другую фотографию с запечатленной компанией: сама баба Шура, Настенька, узнаваемый уже Саша и невысокая бледная женщина с кучерявыми светлыми волосами. – Смотри. Разве может Настенька с этой задрыгой сравниться! Чистенькая вся, беленькая, ножки точеные… Это на мой день рождения в парк ходили, там и снялись. Аккурат за неделю до Шуркиных проводов. Вот я, вот Мариночка, царствие небесное…
– Подожди, подожди, – остановила ее Надежда Прохоровна. – Это Марина, говоришь?!
– Да.
– Марина Полуэктова?!
– Да. Настина мама. А что?
– Так наша Марина чернявая была! А эта – беленькая да кучерявая!
– И что?
– Так то! Не наша это Марина померла! Ошиблась я!
– Ой, батюшки! – всполошилась добрая пермячка.
– Точно, точно! Не наша это Марина. Мне в адресном столе четыре адреса дали, где Марина Полуэктова проживает. Нужного, значит, возраста. Я в два зашла – не те. А тут в позапрошлом году никого не было. Но я поспрашивала во дворе – Настя медсестра, Марина инженер, ну, думаю, наши.
– Так у Настеньки-то другая фамилия! Отцова! Корнилова она, Настасья наша. Корнилова! Марина два раза замужем была, а Настасья на отца записана осталась!
– Ой, спаси бог! Да что ж я – обозналась?!
– Обозналась! Как есть обозналась. Беги по четвертому адресу – жива твоя Марина! – От переизбытка чувств у сердечной бабушки даже слезы навернулись. – Радость-то какая!
И московская гостья стыдливо отвернулась к окну. Не очень-то приятно хорошим людям голову морочить…
Именно разбором фотографий и собиралась закончить разведывательное мероприятие Надежда Прохоровна. Не совсем так, правда, – в сумочке у нее лежала заготовленная фотография покойной ленинградской сестры. Но все и без того завершилось удачно.
Счастливое «недоразумение» запили еще одной стопочкой ударно-сладкой настойки.
Прощались как родственники:
– Ты как еще раз в Пермь приедешь – заходи. Чайку попьем. А меня прости за путаницу.
– Да я сама виновата.
– Ну а что бог ни делает, все к лучшему! Я вот тоже с тобой поговорила, как камень с души упал…
В голове приятно шумело, золотые, «похудевшие» на осеннем ветру березы сверкали под неярким солнцем прощальными желтыми красками, на душе было безоблачно и легко-легко: из гостеприимного дома Надежда Прохоровна уходила в совершенно праздничном настроении.
Пусть всеми расследованиями теперь милиция занимается! Ее роль – выполнена. Она узнала, что Софина внучка приличная девушка – и уколы бесплатно делала, и жениха из армии верно ждала, и соседка в ней души не чает (пенсионеров не обманешь, жизненный опыт любого насквозь просвечивает!)…
