– Знаете, я лучшая Тоска в мире. А кто поет Скарпиа?
Роскари?
– Да, и Эмиль Липпи.
– Что? – вскричала примадонна. – Липпи, этот мерзкий
лягушонок? Я не буду петь с ним. Или я его искусаю, исцарапаю!
– Ну, ну, будет вам, – примирительно успокаивал
разбушевавшуюся примадонну Коуэн.
– Он не поет, а лает, этот недоносок, уверяю вас!
– Ну ладно, там увидим...
Коуэн привык к таким сценам за много лет.
– А Каварадосси? – спросила Пола.
– Американский тенор Хинсдейл.
– Милый мальчик! И поет приятно.
– Вечером его заменит Баррер.
– Он артист, – великодушно сказала Пола. – Но Липпи я не
хочу и ни за что не стану с ним петь!
– Положитесь на меня. – Коуэн кашлянул и взял в руки другую
бумагу. – Я устроил один концерт в «Альберт-Холле».
Незоркофф состроила недовольную гримаску.
– Знаю, знаю, – кивнул Коуэн, – но так принято.
– Петь в служебных помещениях всегда трудно.
– А вот кое-что особенное, – продолжал Коуэн. – Предложение
леди Растонбери. Она хочет видеть вас у себя.
– Растонбери? – Пола нахмурилась, будто что-то припоминая. –
Я где-то видела это имя, только давно. Это, кажется, вилла или деревня!
– Маленький городок в Хотфордшире. Старинный феодальный
замок со всеми полагающимися атрибутами – привидениями, семейными портретами,
потайными лестницами и театральным залом. Лорд Растонбери купается в золоте и
нередко устраивает музыкальные вечера. Его жена предлагает дать оперу целиком.
Желательно «Баттерфляй». Они готовы хорошо заплатить. Конечно, нужно будет
договориться с «Ковент-Гарден», но вы получите поистине королевский гонорар. И
для рекламы это тоже очень хорошо.
– Реклама?! Мне?! – возмутилась Пола с безмерным презрением.
– Изобилие благ никогда еще никому не вредило, – философски
заметил Коуэн.
– Растонбери... – пробормотала певица. – Где же я?.. Где...
Она подбежала к другому столу, быстро перелистала
иллюстрированный журнал и вдруг застыла. После непривычно долгого молчания она
бросила журнал на стол и медленно села. Лицо ее изменилось, на нем появилось
жесткое выражение.
– Устройте это, – сказала она. – Я, конечно, буду петь, но
только при одном условии: «Тоску» – и ничто другое.
– Это будет довольно трудно, – пробормотал Коуэн. –
Декорации «Тоски» на частной сцене...
– Я сказала – «Тоску».
Коуэн встал:
– Попробую договориться.
Пола тоже встала; казалось, она хотела смягчить, оправдать
свое столь непреклонное решение.
– «Тоска» – моя лучшая роль, Коуэн. Никто и никогда не мог
сравниться со мной в ней.
– Это так, – согласился импресарио, – но Джерица тоже имела
успех в прошлом году. Почти такой же, как вы.
– Джерица?! – вскричала Пола, покраснев от негодования, и
выложила все, что думала об этой певице.
Но Коуэн знал ее манеру спорить и протестовать по каждому
пустяку, поэтому пропустил это мимо ушей.
– Однако она поет «Висси д’Арт», лежа на животе.
– Ну и что же? Подумаешь, я тоже могу петь, лежа на спине и
болтая ногами!
– Думаю, это никому не понравится, – возразил Коуэн,
стараясь казаться серьезным.
– Никто не споет «Висси д’Арт» так, как я, – заявила Пола. –
Я пою ее «монастырским» голосом, как меня учили добрые монахини много лет
назад... голосом ребенка из хора или... ангела. Безличным, чистым,
бесстрастным...
– Я знаю, – сказал Коуэн с воодушевлением. – Вы бесподобны!
– Искусство в том и состоит, чтобы заплатить высокую цену
страданием, потом пройти через ожесточение и в результате завоевать возможность
вернуться назад, снова обретя утраченную чистоту сердца ребенка.
Коуэн с интересом взглянул на певицу. В ее глазах появился
странный блеск, который заставил его внутренне содрогнуться от неясного
предчувствия. Она пробормотала:
– Наконец-то... после стольких лет!..
Глава 2
Леди Растонбери с успехом соединяла честолюбие аристократки
с поистине артистическим вкусом. Ее муж, безразличный к тому и другому,
предоставлял ей полную свободу действий. Это был крупный человек
сангвинического темперамента, которого интересовало в жизни только одно: его
лошади. Он восхищался женой и считал себя достаточно богатым, чтобы позволять
ей любые фантазии. Театральный зал в замке был устроен еще в прошлом веке дедом
Растонбери и превратился со временем в любимое детище леди Растонбери, которая
устраивала там представления драм Ибсена, пьес современной школы, состоящих
целиком из разводов и наркотиков, а также поэтических фантазий в стиле кубизма.
На представление «Тоски», объявление о котором произвело настоящую сенсацию,
леди Растонбери пригласила весь цвет Лондона.
Мадам Незоркофф и ее труппа прибыли незадолго до завтрака.
Молодой американский тенор Хинсдейл должен был петь Каварадосси, а Роскари, знаменитый
итальянский баритон, – Скарпиа. Расходы на спектакль были поистине огромными,
но об этом, похоже, никто не беспокоился. Пола Незоркофф пребывала в отличном
настроении и выглядела очаровательной. Приятно удивленный, Коуэн молил небо,
чтобы такое состояние певицы длилось как можно дольше.
Покончив с завтраком, компания отправилась в театральный
зал, где уже расположился оркестр под управлением Сэмюэля Риджа, одного из
лучших дирижеров Англии. Все выглядело великолепно, но, странное дело, мистера
Коуэна все время снедало беспокойство.
«Слишком все это хорошо, поэтому долго так продолжаться не
может», – говорил он себе. Капризная мина на лице балованной кошечки не
предвещала ничего радостного.
Продолжительный опыт театральной работы развил в нем
безошибочное шестое чувство. И действительно, в семь часов вечера к нему
прибежала взволнованная Элиз – горничная певицы.
– Мистер Коуэн, скорее! Идите скорее, пожалуйста!
– Что случилось? – встревоженно спросил Коуэн. – Мадам опять
капризничает? Так я и думал, ожидая чего-то подобного.
– Нет, нет, сэр! Не мадам. Синьор Роскари. Он болен, он
умирает...
– Ну, вы, наверное, преувеличиваете, Элиз. Проводите меня к
нему.
