— И как скоро после этого у вашего отца случился приступ?
— Сейчас, дайте подумать… Где-то через полчаса или час.
Прибежала Бренда, страшно испуганная. Сказала, что отцу стало плохо… Я… Я
бросился с ней к старику. Но все это я уже рассказывал вам.
— Во время вашего предыдущего визита на половину отца вы не
заходили в смежную с комнатой отца ванную?
— Вроде, нет. Нет… Точно, нет. А почему, собственно, вам
пришло в голову, что я…
Отец улыбнулся, встал и протянул Роджеру руку.
— Спасибо, мистер Леонидис. Вы очень помогли нам. Но вы
должны были рассказать нам все это раньше.
Дверь за Роджером закрылась. Я поднялся, подошел к столу
отца и заглянул в лежащее на нем письмо.
— Это может быть и фальшивка, — с надеждой произнес Тавернер.
— Может быть, — согласился отец. — Но я так не думаю.
Похоже, мы должны смириться с ситуацией. Старый Леонидис действительно
собирался вызволять сына из беды. И живой Аристид помог бы фирме по поставкам
быстрей и эффективней, чем это сделает сам Роджер после смерти отца — особенно
сейчас, когда обнаружилась пропажа завещания и точная сумма унаследованных
Роджером денег неизвестна. Последнее означает задержку дел и дополнительные
трудности. А банкротство вот-вот произойдет. Нет, Тавернер, у Роджера Леонидиса
и его жены не было причин желать смерти старика… Напротив…
Отец резко смолк, потом повторил задумчиво, как если бы
размышляя над неожиданно пришедшей ему в голову мыслью:
— Напротив…
— О чем вы подумали, сэр? — поинтересовался Тавернер.
— Если бы Аристид Леонидис прожил еще хотя бы двадцать
четыре часа, дела Роджера были бы в полном порядке. Но старик умер внезапно, в
течение следующего часа.
— Хм. Вы думаете, кто-нибудь в доме желал разорения Роджера?
— спросил Тавернер. — Имел в этом какой-то денежный интерес? Маловероятно.
— Каковы условия завещания? — спросил отец. — Кому же
все-таки достаются деньги старого Леонидиса?
Тавернер раздраженно запыхтел.
— Вы же знаете этих юристов. От них никогда не добьешься
прямого ответа. Согласно предыдущему завещанию, составленному после женитьбы на
Бренде, последней остаются те же сто тысяч; пятьдесят тысяч — мисс де Хэвилэнд,
а остальное делится пополам между Филипом и Роджером. Раз последнее завещание
не подписано, вероятно, в силу вступит старое. Но все это не так просто.
Во-первых, самим фактом составления нового завещания старое аннулировано. Кроме
того, существуют свидетели, видевшие, как мистер Леонидис новое завещание
подписывал. Представляете, какой шум поднимется, если завещание не найдется?
Тогда, вероятно, его вдове достанется все или, по крайней мере, большая часть
состояния.
— Значит, пропажа завещания, скорей всего, выгодна Бренде?
— Да. Если тут кроется какой-то обман, то логичнее всего
предположить, что в нем замешана Бренда. А тут явно кроется какой-то обман, но
будь я проклят, если могу понять, как все это удалось провернуть!
Тогда я тоже никак не мог этого понять. Полагаю, все мы
проявили тогда невероятную тупость. И к тому же смотрели на дело совершенно не
с той стороны.
Глава 12
После ухода Тавернера наступило молчание, потом я спросил:
— Па, а какие они, эти убийцы?
Старик задумчиво посмотрел на меня. Мы с ним так хорошо
понимали друг друга, что он тут же догадался, какая именно мысль побудила меня
задать этот вопрос. И ответил очень серьезно:
— Да. Сейчас все это чрезвычайно важно для тебя… Ты
столкнулся с преступлением вплотную и уже не можешь оставаться просто сторонним
наблюдателем.
Я всегда по-дилетантски интересовался наиболее заметными
делами, которыми занимался уголовно-следственный отдел, но, как сказал отец,
оставался при этом сторонним наблюдателем. Но сейчас — и София поняла это
намного быстрее меня — от расследования убийства зависело очень многое в моей
жизни.
Старик продолжал:
— Не знаю, верно ли ты адресовал свой вопрос. Могу
порекомендовать тебе побеседовать на эту тему с парочкой занудных психиатров,
работающих у нас. У них наверняка на все припасен готовый ответ. Да и Тавернер
может снабдить тебя обширной информацией по этому вопросу. Но ты хочешь знать,
что думаю по этому поводу лично я, исходя из своего опыта общения с
преступниками?
— Вот именно, — благодарно сказал я.
— Какие бывают убийцы? Некоторые… — на лице отца появилась
меланхолическая улыбка. — …Некоторые из них — исключительно приятные люди.
Наверное, вид у меня был несколько ошеломленный.
— О да, именно, — продолжал отец. — Приятные и вполне
обыкновенные люди — как ты, или я, или тот парень, с которым мы недавно
беседовали, Роджер Леонидис. Убийство, видишь ли, зачастую является
преступлением дилетанта. О гангстерских делах я не говорю. Нередко создается
впечатление, что эти приятные и вполне обыкновенные люди совершали убийство
почти случайно: просто вдруг оказывались в какой-то экстремальной ситуации или
что-то позарез им было нужно: деньги, женщины, например, — и они убивали с
целью заполучить желаемое. У них не срабатывал тормоз, который срабатывает у
большинства людей. Ребенок, как ты знаешь, претворяет желание в действие без
малейших угрызений совести. Он сердится на своего котенка и говорит: «Я убью
тебя», и бьет его по голове молотком. А потом долго и страшно страдает от того,
что котенок больше не шевелится. Многие дети вытаскивают младших сестренок и
братишек из колясок и топят их — из чистой ревности. С возрастом они начинают
понимать, что так поступать нельзя: ведь за этим последует наказание. Еще позже
они начинают чувствовать сердцем невозможность таких поступков. Но некоторые
люди, подозреваю, так и остаются нравственно незрелыми. Умом они понимают —
убивать нельзя, но сердцем этого не чувствуют. В моей практике не было ни
одного убийцы, который бы по-настоящему раскаивался в содеянном… Вероятно, это
и есть Каинова печать. Убийцы стоят в стороне от рода людского, они «другие»…
Да, убивать нельзя — но эта заповедь не для них: в их случае убийство было
необходимо, жертва сама напросилась, в этом единственный выход…
— Как ты думаешь, мог ли кто-нибудь убить старого Леонидиса
просто из ненависти?
— Из чистой ненависти? Нет, это маловероятно. — Отец
взглянул на меня с любопытством: — Под ненавистью ты, вероятно, имеешь в виду
доведенную до высшей степени неприязнь. Но существует еще ненависть — ревность,
которая развивается из любви и разочарования. Констанс Кент, по общему
утверждению, очень любила своего младшего брата, которого убила. Но
по-видимому, она хотела, чтобы предназначаемые ему любовь и нежность были
обращены только на нее. Думаю, люди гораздо чаще убивают тех, кого любят,
нежели тех, кого ненавидят. Потому что только те, кого любишь, могут сделать
твою жизнь по-настоящему невыносимой. Но всех этих рассуждений тебе
недостаточно, да? — продолжал отец. — Ты хотел бы получить от меня некий
универсальный опознавательный знак, по которому смог бы безошибочно узнать
убийцу среди явно нормальных и приятных людей?
