— Точно.
— Можно ли здесь найти какой-нибудь общий знаменатель?
Интересно… — Отец на секунду задумался. — А знаешь, если общий знаменатель и
есть, то я склонен считать — это тщеславие.
— Тщеславие?
— Да, я никогда не встречал убийцы, который не был бы
тщеславен… В девяти случаях из десяти именно тщеславие и ведет преступника к
гибели. Убийца может бояться разоблачения, но при этом он страшно гордится
собой и не может удержаться от хвастовства… И при этом он считает себя слишком
умным, чтобы попасться на этом. — Отец помолчал и добавил: — Убийце очень
хочется говорить.
— Говорить?
— Да. Понимаешь, совершив злодеяние, убийца чувствует себя
бесконечно одиноким. Ему хочется поделиться с кем-нибудь своей тайной — но это
невозможно. А раз так — ему приходится довольствоваться общими разговорами об
убийстве: всесторонне обсуждать его, выдвигать различные версии… На твоем
месте, Чарлз, я бы искал именно такого человека. Поезжай снова к Леонидисам,
поболтайся среди них, разговори каждого в отдельности. Конечно, это не так
просто. Виновные или нет, они будут рады случаю поговорить с посторонним
человеком, которому могут сказать многое из того, что не могут сказать друг
другу. Но возможно, ты уловишь разницу. Человек, которому есть что скрывать, не
позволит себе говорить в с е. Ребята из разведки знали это во время войны. Если
тебя взяли в плен, ты можешь назвать свое имя, звание, номер своей части, но
ничего больше. Люди, пытающиеся дать дополнительную ложную информацию, почти
всегда выдавали себя. Заставь Леонидисов говорить, Чарлз, и следи внимательно:
кто-то обмолвившись, может выдать себя.
Я передал отцу слова Софии о жестокости — о разных видах
жестокости в этой семье. Отец заинтересовался.
— Да, — сказал он, — твоя девушка это верно подметила. В
большинстве семей есть какой-то изъян, какая-то трещина в броне. Большинство
людей может справиться с одной слабостью, но с двумя и разного рода справиться,
как правило, не может. Интересная штука — наследственность! Возьмем, к примеру,
жестокость де Хэвилэндов — и качество, которое можно назвать
«нещепетильностью», свойственное Леонидисам. С де Хэвилэндами все в порядке,
потому что они щепетильны, а с Леонидисами все в порядке, потому что пусть они
и нещепетильны, но зато очень добры. Но вот появляется потомок, который
наследует оба эти качества: жестокость и неразборчивость в средствах… Чуешь,
куда я клоню?
Я уже думал об этом, только не этими словами. Отец
продолжал:
— Но не буду морочить тебе голову вопросами
наследственности. Все это не так легко и просто. Нет, мой мальчик, тебе следует
отправиться в Суинли-Дин и заставить их говорить. Твоя София права в одном: и
тебе, и ей нужна только правда. Ты должен докопаться до истины.
— И повнимательней с ребенком, — добавил отец, когда я уже
выходил из кабинета.
— С Джозефиной? Ты имеешь в виду не посвящать ее в свои
планы?
— Нет, не это. Я имею в виду — присматривай за ней. Мы не
хотим, чтобы с ней что-нибудь случилось.
Я молча уставилась на отца.
— Ну-ну, Чарлз. Один из живущих в этом доме — хладнокровный
убийца. А маленькая Джозефина, похоже, знает о происходящих в семействе
событиях лучше всех. Она, безусловно, была осведомлена о делах Роджера — пусть
ее вывод о растрате и оказался ошибочным. Но ее показания по поводу
подслушанного абсолютно соответствуют истине. Да-да. Показания ребенка — всегда
самые надежные показания. Им всегда можно доверять. Не в суде, конечно. Дети
терпеть не могут прямых вопросов, они начинают мямлить или глядят тупыми
глазами и говорят, что ничего не знают. Лучше всего, когда они похваляются, как
похвалялась вчера перед тобой эта девочка. И таким образом из нее можно
вытянуть очень многое. Главное — не задавать ей никаких вопросов. Притворись,
что ты уверен в полной ее неосведомленности в домашних делах. Это раззадорит
ее.
Отец помолчал и добавил:
— Но присматривай за ней. Она может знать несколько больше,
чем требуется для полной ее безопасности.
Глава 13
Я отправился в «кривой домишко» (так я мысленно окрестил
особняк Леонидисов) с легким чувством вины. Хоть я и рассказал инспектору
Тавернеру о показаниях Джозефины относительно Роджера, но умолчал о ее
заявлении насчет того, что Бренда и Лоуренс Браун состоят в любовной переписке.
Я пытался убедить себя: это чистой воды выдумка, верить
которой нет никаких оснований. Но в действительности я просто чувствовал
странное нежелание помогать сбору дополнительных улик против Бренды Леонидис.
Мне было жаль бедную женщину, окруженную решительно настроенными против нее
людьми. Если эти письма и существуют, несомненно Тавернер со своими мирмидонами
их рано или поздно найдет. Мне же не нравилась роль человека, бросающего
очередное подозрение на оказавшуюся в трудном положении женщину. Более того,
она ведь торжественно поклялась мне: между ней и Лоуренсом ничего такого нет, и
я был склонен больше верить ей, чем этому зловредному гномику Джозефине. И
разве Бренда сама не сказала, что у Джозефины очень даже «все дома».
Я вспомнил умное выражение круглых блестящих глазок девочки
и отогнал прочь неприятную мысль о том, что у Джозефины очень даже «все дома».
Я позвонил Софии и спросил, можно ли мне снова прийти к ним.
— Пожалуйста, Чарлз.
— Как у вас дела?
— Не знаю. Вроде все в порядке. Полицейские продолжают
осматривать дом. Чего они ищут?
— Понятия не имею.
— Мы все начинаем нервничать. Приезжай поскорей. Я просто
сойду с ума, если не поговорю с кем-нибудь.
Я сказал, что выхожу немедленно. Когда я подъехал к
парадному входу дома, вокруг никого не было видно. Я заплатил таксисту, и
машина уехала. Я заколебался, соображая, позвонить ли мне или войти без звонка.
Дверь была открыта.
В это время за моей спиной раздался легкий шум. Я резко
обернулся. В проеме живой изгороди стояла Джозефина и пристально смотрела на
меня: лицо девочки было частично скрыто огромным яблоком.
Встретившись со мной взглядом, она отвернулась.
— Привет, Джозефина.
Ничего не ответив, девочка исчезла за изгородью. Я пересек
дорожку и последовал за ней. Она сидела на неудобной деревянной скамье
декоративного пруда, болтая ногами и сосредоточенно вгрызаясь в яблоко, поверх
сферической розовой поверхности которого ее глаза наблюдали за мной мрачно и
как будто враждебно.
— Я снова приехал, Джозефина, — сказал я.
Это было никудышное начало, но молчание Джозефины и ее
немигающий взгляд несколько обескуражили меня.
