— Ну и каков же ответ?
— Первое, что пришло мне в голову, — это мысль об
организации алиби. То есть каким образом кто-то обеспечивает себе железное
алиби во время покушения на Джозефину. Но эта версия не работает: во-первых, ни
у кого из домашних никакого алиби все равно нет, и, во-вторых, обнаруживший
тело девочки обязательно нашел бы и кусок мрамора поблизости — и весь modus
operandi все равно стал бы ясным. Конечно, если бы преступник убрал кусок
мрамора до того, как ребенок был обнаружен, картина покушения осталась бы
непонятной. Но в целом вся эта история кажется лишенной смысла.
Инспектор развел руками.
— И чем же вы все это объясните?
— Особенностью характера Лоуренса Брауна. Индивидуальной
идиосинкразией. Молодой человек совершенно не переносит насилия — он не может
заставить себя совершить над кем-то акт насилия. Он просто физически не мог
стать за дверью и раскроить ребенку череп. Но мог устроить ловушку и убежать
прочь, чтобы только ничего не видеть.
— Да, понимаю, — медленно проговорил я. — И эзерин в
пузырьке из-под инсулина — из той же оперы?
— Точно.
— Вы полагаете, он действовал без ведома Бренды?
— Это объясняло бы, почему она не выбросила использованный
пузырек. Конечно, они могли действовать сообща… Или даже Бренда могла сама
придумать и организовать номер с отравлением… Милая безболезненная смерть для
старого мужа. Но я уверен, ловушку для Джозефины устраивала не она. Женщины
никогда не возлагают надежд на подобные трюки — и в этом они правы. Я лично
считаю — идея с эзерином возникла в голове Бренды и, возникнув, полностью
подчинила женщину себе. Вообще-то Бренда относится к тому типу людей, которые
умудряются не скомпрометировать себя нив каких ситуациях, всегда выходят сухими
из воды — и продолжают жить со спокойной совестью.
Он помолчал и продолжал:
— Эти письма существенно проясняют дело. Если девочка
оправится, можно будет считать, что все устроилось самым лучшим образом. —
Тавернер искоса взглянул на меня:
— Ну, и каково же чувствовать себя помолвленным с миллионом
фунтов стерлингов?
Я недоуменно заморгал. В тревогах и волнениях последних
нескольких часов я совершенно забыл про завещание старого Леонидиса.
— София еще ничего не знает, — сказал я. — Вы хотите, чтобы
я поставил ее в известность?
— Насколько я понял, Гэйтскилл собирается объявить печальные
(или радостные) новости после завтрашнего дознания. — Тавернер задумчиво посмотрел
на меня: — Интересно, как отреагирует на это семья?
Глава 20
С дознанием дела обстояли так, как я и предсказывал. То есть
по просьбе полиции оно было отложено.
Все мы находились в приподнятом настроении: накануне
оказалось значительно менее серьезным, чем предполагалось сначала, и что можно
надеяться на скорое выздоровление девочки.
— Правда, пока, — сказал доктор Грей, — навещать ее нельзя
никому, даже матери.
— И в первую очередь матери, — шепнула мне София. — Я ясно
дала это понять доктору Грею. Да он и сам прекрасно знает маму.
Должно быть, на моем лице изобразилось сомнение, потому что
София резко спросила:
— Ты чем-то недоволен?
— Ну как… Все-таки мать…
— Меня трогают твои старомодные представления о жизни,
Чарлз. Но ты просто плохо знаешь маму. Милое создание совершенно не в силах
вести себя в соответствии с ситуацией: она обязательно разыгрывает грандиозную
драматическую сцену у постели больного ребенка. А драматические сцены — не
самое лучшее лекарство для человека, лежащего с пробитой головой.
— Ты успеваешь подумать обо всем, моя милая, не так ли?
— Что ж, кто-то должен думать обо всем теперь, когда дедушка
умер.
Я задумчиво посмотрел на Софию. Было ясно — проницательность
старого Аристида не подвела его и здесь. Груз ответственности за семью уже
лежал на хрупких плечах Софии.
После процедуры дознания Гэйтскилл приехал с ними в
Суинли-Дин. Когда вся семья собралась в гостиной Магды, поверенный откашлялся и
торжественно произнес:
— Считаю себя обязанным сделать следующее объявление.
Я испытывал приятное ощущение человека, посвященного в
таинство — ведь содержание объявления я знал заранее, — и приготовился
внимательно следить за реакцией каждого члена семьи.
Гэйтскилл был краток и сух и внешне ничем не обнаружил своей
обиды и раздражения. Сначала он зачитал письмо Аристида Леонидиса, затем —
текст завещания.
Наблюдать со стороны за присутствующими было чрезвычайно
интересно, и я только жалел, что не могу смотреть одновременно на всех.
На Бренду с Лоуренсом я не обращал особого внимания, так как
доля вдовы по этому завещанию оставалась прежней. В основном я наблюдал за
Роджером и Филипом и уже потом — за Магдой и Клеменси.
На первый взгляд все они держались великолепно.
Филип сидел откинув красивую голову на высокую спинку стула
и плотно сжав рот. Он не произнес ни слова.
Магда же, напротив, как только мистер Гэйтскилл смолк,
разразилась бурным потоком восклицаний:
— София! Дорогая! Как неожиданно! Как романтично! Милый
старый фантазер так хитрил и скрытничал — словно маленький ребенок! Неужели он
не доверял нам?! Неужели он думал — мы рассердимся?! Он никогда не подавал
виду, что как-то выделяет Софию среди всех нас. Но правда, все это в высшей
степени романтично!
Внезапно Магда легко вскочила на ноги, протанцевала к Софии
и присела перед ней в глубоком реверансе.
— Мадам София, ваша нищая старая мать униженно просит у вас
подаяния. — И добавила хриплым голосом, подражая выговору простолюдинки: —
Кинь-ка грошик, дорогуша. Твоя мамаша намылилась в кино, — и протянула к Софии
трясущуюся руку со скрюченными пальцами.
— Угомонись, Магда! Это бессмысленное кривляние совершенно
неуместно сейчас, — проговорил Филип, почти не разжимая губ.
— О! Но как же Роджер! — Магда резко повернулась к Роджеру:
— Бедняжка Роджер! Наш милый старик хотел помочь тебе, но смерть помешала ему…
И теперь Роджер не получит в наследство ничего. — Магда величественно
повернулась к дочери: — София! Ты просто обязана помочь Роджеру.
— Нет! — Клеменси шагнула вперед. Лицо ее приобрело
непреклонное выражение. — Не надо. Нам ничего не надо.
Роджер, похожий на огромного добродушного медведя, неуклюже
подошел к Софии и нежно взял ее за руку.
