— И что же это было? — спросил я. — Мышьяк?
— Нет. Мы еще не получили медицинского заключения, но доктор
считает — это эзерин.
— Несколько необычно, не правда ли? Вероятно, покупателя
препарата будет легко проследить?
— Только не в этом случае. Видишь ли, эзерин принадлежал
самому старику. Глазные капли. У Леонидиса был диабет, — сказал отец. — Ему
регулярно делали инъекции инсулина. Инсулин выпускается в маленьких пузырьках с
резиновыми пробками. Пробка протыкается иглой для подкожных впрыскиваний, и
лекарство втягивается в шприц.
Я попытался продолжить сам:
— А в бутылочке оказался не инсулин, а эзерин?
— Совершенно верно.
— И кто же делал старику инъекцию?
— Его жена.
Теперь я понял, что имела в виду София, говоря о
«надлежащем» человеке.
— Семья Леонидисов находится в хороших отношениях со второй
миссис Леонидис?
— Нет. Они едва разговаривают с ней.
Ситуация все больше прояснялась. Но было совершенно
очевидно: Тавернер не ликовал по этому поводу.
— А что вас, собственно, смущает? — поинтересовался я.
— Если старика убила миссис Леонидис, Чарлз, то ведь потом
она легко могла заменить пузырек с эзерином на нормальный пузырек с инсулином.
Действительно, если убийца она, то разрази меня гром, никак не пойму, почему
она этого не сделала!
— Да, это было бы вполне логично. И много инсулина у старика
в аптечке?
— О, куча пузырьков — и пустых, и полных. И если бы миссис
Леонидис подменила пузырек, ставлю десять против одного, доктор ничего и не
заподозрил бы. О посмертных признаках отравления эзерином медицине мало что
известно. Но тут доктор проверил склянку с инсулином (на случай, если вдруг
концентрация лекарства окажется слишком сильной) и, конечно, обнаружил, что это
вовсе не инсулин.
— Итак, получается, — задумчиво проговорил я, — что миссис
Леонидис либо очень глупа… Либо, вполне возможно, очень умна.
— Ты имеешь в виду…
— Миссис Леонидис может делать ставку на то, что вы решите —
никто не может быть глуп настолько, насколько кажется она в данной ситуации.
Есть еще варианты? Какие-нибудь другие подозреваемые?
— Это мог сделать практически любой из домашних, — спокойно
сказал отец. — В доме всегда большой запас инсулина — по меньшей мере на две
недели. Можно было легко налить эзерин в какой-нибудь пузырек из-под инсулина —
и знать, что в свое время его используют должным образом.
— И любой в доме имел более-менее свободный доступ к
лекарствам? Да. Лекарства хранились в аптечке в ванной комнате старика. Любой в
доме мог спокойно зайти туда.
— Какие-нибудь серьезные мотивы?
Отец вздохнул.
— Милый Чарлз. Аристид Леонидис был чрезвычайно богат. Он
обеспечил каждого члена семьи большими деньгами, но ведь могло случиться, что
кто-то возжелал большего.
— Но скорей всего, возжелать большего могла ныне
вдовствующая миссис Леонидис. У ее молодого человека есть какие-нибудь
средства?
И тут меня озарило. Я вспомнил процитированную Софией
строчку, а затем и весь детский стишок:
Жил-был человечек кривой на мосту,
Прошел он однажды кривую версту
И вдруг на пути меж камней мостовой
Нашел потускневший кривой золотой.
Купил за монетку кривую он кошку,
А кошка кривую нашла ему мышку.
И так они жили себе понемножку
Все вместе в кривом и убогом домишке.
— Как вам показалась эта… Миссис Леонидис? Что вы о ней
думаете? — спросил я Тавернера.
— Трудно сказать… Очень трудно сказать, — медленно заговорил
он. — Она непроста. Чрезвычайно тиха и спокойна — нельзя догадаться, о чем она
думает. Но миссис Леонидис любит безмятежную, размеренную жизнь — в этом я могу
поклясться. Мне она напомнила, знаете ли, кошку. Такую сладко мурлыкающую,
толстую, ленивую кошку… Не то чтобы я имел что-нибудь против кошек. С ними как
раз все в порядке… — Тавернер вздохнул. — Что нам требуется — так это
доказательства.
«Да, — подумал я. — Нам всем требуются доказательства того,
что именно миссис Леонидис отравила своего мужа. И Софии, и мне, и инспектору
Тавернеру».
И если они найдутся, все устроится самым лучшим образом.
Но София не была уверена в виновности миссис Леонидис, и,
похоже, Тавернер — тоже.
Глава 4
На следующий день я отправился в Суинли-Дин вместе с
Тавернером.
Я находился в странном положении. Его можно было назвать по
меньшей мере совершенно небанальным. Но мой Старик никогда не отличался
склонностью к банальным решениям.
У меня имелись некоторые формальные права присутствовать при
расследовании преступления: в самом начале войны я работал в Особом отделе
Скотленд-Ярда. Эта работа, конечно, не имела ничего общего с деятельностью
следователя по уголовным делам, но сам факт моего пребывания на службе в
Скотленд-Ярде давал мне, как говорится, определенный официальный статус.
— Если мы хотим раскрыть это преступление, — сказал мне
отец, — нам нужно обзавестись тайным осведомителем. Мы должны знать о
Леонидисах все. И должны узнать эту семейку изнутри — а не со стороны. И ты
поможешь нам в этом.
Мне это совсем не понравилось. Я швырнул сигарету в камин и
ответил: — Ты предлагаешь мне стать шпионом? И добывать для вас информацию у
Софии, которую я люблю и которая, хочется верить, любит меня и доверяет мне?
— Бога ради, — раздраженно сказал Старик, — не вставай на
обывательскую точку зрения. Для начала, ты ведь не веришь, не правда ли, что
твоя девушка убила своего деда?
— Конечно, не верю. Это абсолютно нелепое предположение.
— Хорошо. Мы тоже ее не подозреваем. Девушка несколько лет
жила за пределами Англии, и, кроме того, она всегда была в прекрасных
отношениях с дедом. У нее весьма приличный доход, а старый Аристид, надеюсь,
был бы рад узнать о ее помолвке с тобой и, вероятно, выделил бы внучке богатое
приданое. Мы не подозреваем мисс Леонидис. С чего бы вдруг? Но ты можешь быть
уверен в одном: пока преступление не будет раскрыто, девушка не выйдет за тебя.
После всего, что ты рассказал мне о ней, я в этом абсолютно убежден. И заметь:
преступление подобного рода может навсегда остаться нераскрытым. Мы можем сколько
угодно подозревать жену убитого и молодого учителя в преступном сговоре, но
подозрения — одно, а доказательства — совсем другое. И пока мы не раздобудем
неопровержимых улик против миссис Леонидис, в душе у всех останутся всякие
гадкие сомнения. Ты ведь сам это понимаешь.
