Никуленко продолжал стоять там же, у окна. Его пистолет тоже был направлен на меня.
Я нажала на курок еще раз — результат тот же. До меня дошло, что там просто не было патронов. Остатки разума покинули меня. Продолжая так же нажимать на курок, не опуская пистолет и не сводя глаз с Никуленко, я пошла на него. И под моими ногами хрустели осколки стекла.
Никуленко снова хотел что-то сказать, открыл рот и выстрелил себе в висок.
Он снес себе полголовы. Кафель на Стасовой кухне покрылся красными пятнами крови и серыми — мозга. Его тело упало влево, по направлению выстрела, в узкий промежуток между плитой и стеною.
Наступила тишина, только ворочался на полу Стас да раздавались какие-то щелчки. Это же я все продолжаю нажимать на курок. Я выронила пистолет. Стасу только сейчас удалось подняться. Я приняла его и осторожно усадила за стол.
— Вызывай… «Скорую»… — выдохнул он.
Я подошла к телефону, набрала номер «Скорой помощи», продиктовала адрес. Все эти действия я совершала, находясь в каком-то ступоре, совершенно механически. Положила трубку. На кухне хрипел Стас.
Я снова сняла трубку, позвонила Благушину, сказала ему, чтобы он приезжал скорее и привез своих людей. Положила трубку. На кухне стало тихо.
Обернувшись, я увидела, как Стас лег щекою на стол. Изо рта у него плеснула кровь и разлилась по клеенке, которой стол был покрыт. Я знала, что ничего сделать не могу, и стояла, не шевелясь, боясь, что случится что-нибудь, если я нарушу тишину.
* * *
Благушин со своими людьми приехал, конечно, быстрее, чем «Скорая помощь». Они застали меня стоящей возле телефона. А приехавшим вскоре после них врачам «Скорой помощи» пришлось около получаса приводить меня в чувство. Выяснилось, что раненый и придавленный сервантом Чумак жив, его тут же увезли в реанимацию. Стаса также отправили в больницу. Никуленко положили в черный целлофановый пакет, остатки его головы собрали с пола и сунули туда же. Приехали какие-то менты, собрались увезти меня «задать пару вопросов», как они выразились. Благушин сначала пытался было помешать им сделать это, но они показали ему свои красные книжечки, и он смирился, только поехал со мной, что-то говорил мне по дороге и в ментовке ждал в коридоре. Потом мне объясняли, что не менты это были, а агенты какие-то, что-то вроде эфэсбэшников.
Что вытрясли из меня в милиции, я толком и не помню, но они — мастера своего дела — видимо, вытрясли достаточно — на следующий день взяли Карася. Это я узнала позже.
Из ментовки Благушин повез меня к себе, но когда мы уже подъехали, я полностью оклемалась, попросила его заехать еще раз к Стасу. То есть в квартиру Стаса. Пока я ждала его в машине, он сбегал и принес мне деньги, которые я там спрятала, — я ему сказала, где искать. Что уж он сказал ментам, дежурившим там, — не знаю. Скорее всего воздействовал своим известным в городе именем и связями с верхушкой городской милиции.
Он отдал мне пакет, я извинилась и ушла. Не согласилась даже, чтобы он подвез меня. Не хотела видеть — не его, а вообще никого не хотела видеть. Пошла домой.
В ту ночь я дико напилась. Собственно, для этого благушинские деньги мне были и нужны, для этого я заставила его снова подъехать к дому Стаса.
Очень жаль мне Стаса было, хотя дело было не только в нем. Причина самая прозаическая — устала, слишком много событий.
Это ничего. Это пройдет.
* * *
Это действительно прошло. Не сразу, конечно, но… на следующее же утро я почувствовала себя лучше. Правда, больше в плане душевного состояния — ночью я выпила одну бутылку водки и несколько — пива. В общем, у меня было тяжелое похмелье, но на душе значительно полегчало. Я приняла душ, как могла, обработала свои ссадины на голове и бродила по квартире, не зная, чем заняться. Пару раз звонил телефон, но я не брала трубку — вдруг это Благушин? Не знаю почему, но не хотелось мне сегодня его видеть.
Так. Нужно куда-нибудь приложить себя, что-то заставить себя сделать, а то… снова становится тоскливо. Я вышла на балкон, чтобы подышать свежим воздухом, закурила. И меня вдруг осенило — ну, конечно, как я могла забыть!
Эх, жаль, что я эфэсбэшное удостоверение свое потеряла!
Как была, в халатике на голое тело и в домашних тапочках, я вскарабкалась на балконную перегородку и перемахнула на балкон к возлюбленным моим соседям. Чуть не сорвалась при этом, я была, мягко говоря, немного не в форме — очень ныло все тело, да и голова побаливала. Заглянула в комнату — никого. Толкнула дверь — закрыта. Ну, что ты будешь делать! Я схватила первую попавшуюся под руку железяку и ударила ею по стеклу. Грохот, звон, и я уже вхожу в комнату.
Ба! Да вот и толстый дядька! На шум прибежал. А жены, видимо, дома нет. У дядьки подкосились ноги и открылся рот.
— Жена дома? — строго спросила я у него.
— Н-нет, — выдавил он из себя.
Мужичок испугался. Правильно, кто ж такую не испугается — рожа разбитая, да еще не через дверь, а через балкон в гости ходит.
— Та-ак, — проговорила я, — жены дома нет, а ты, стало быть, развлекаешься?
Я потянула за поясок, халат легко распахнулся. Так, в неглиже, пытаясь танцевать на ходу танец живота, я приблизилась к толстяку. Он тщетно пытался что-то выговорить.
— Я… не… раз… развлекаюсь, — наконец получилось у него.
Я подошла к нему вплотную, он растерянно замолчал. Потом вдруг также молча положил мне руку на бедро. Я изо всех сил ударила его коленом в пах. Мужичонка завыл и упал. Я хотела добавить еще, но передумала — пусть живет пока, все-таки сосед.
Квартиру его я покинула обычным уже для себя способом — через балкон.
Вот так! Настроение у меня поднялось.
Снова зазвонил телефон.
Так уж и быть, подниму трубку.
— Алло, — сказала я.
— Привет.
Это был Дима.
— А я думал, тебя дома нет, звонил, звонил… Я… в Тарасове сейчас. Приехал… Можно, я зайду к тебе в гости?
— Заходи, — сказала я, — я сейчас чайник поставлю.
