— Надо же! — вырвалось у меня, когда мы остались с Лапиным вдвоем, и он провожал меня до дома. — А я ведь долго подозревала именно вас, Олег Васильевич!
— А я в этом как-то и не сомневался, — съязвил он, — кого ж и подозревать, как не меня? Рожа мерзкая, нос длинный, тип такой противный… А вы у нас, Таня, эстетка, вам все красивое подавай! — Он вздохнул. — Кстати, — продолжил он, — может быть, после того, как мы с вами доблестно лазали в чужие окна, носились как угорелые по пустырям и совершали прочие совместные странные поступки, не пора ли нам перейти на «ты»? Или вы воспитаны в викторианском духе, со строгостью?
— Давай перейдем, — согласилась я, — если бы меня воспитывали в этаком духе, вряд ли я стала в твоей компании так разлагаться морально…
— Если бы я не был влюблен в свою жену, — многозначительно сказал он и покраснел, что было несколько странно для такого циника, — я бы обязательно сделал это теперь…
— Влюбился бы в свою жену? — невинно переспросила я.
— Нет, — покачал он головой, — влюбился бы в совсем другую женщину. Отчаянно лазающую по чужим окнам, расследующую тайные деяния злодея Чернецова, умную, красивую и…
— Какую еще? — зажмурилась я от удовольствия.
— В беззащитную и ранимую, — улыбнулся он, — иногда неуверенную в себе, иногда смеющуюся как ребенок… В самую настоящую женщину на свете…
Честно говоря, мне стало очень жаль, что он уже влюблен в свою жену. Я поцеловала его в щеку и быстро вбежала в подъезд. Мне было очень хорошо. Хотя немного хотелось плакать.
* * *
Дома я поняла, что очень устала. Ноги гудели, голова раскалывалась. Я включила душ. Как я под ним умудрилась не заснуть, ума не приложу.
Но, как только моя голова коснулась подушки и я мысленно улыбнулась воспоминанию о Лапине, я почувствовала, как я уплываю, и сон, в который я уходила, был сладок, как сон ребенка или уставшего насмерть человека.
Наступило утро, жестоко вырвав меня из объятий сладкого сна звонком в дверь. Я взглянула на часы — они показывали десять утра.
— Неужели опять кто-то по делу? — захныкала внутри меня Таня-ленивая. — Это будет слишком… Я же должна иногда отдыхать. Я тоже человек, не робот же. Не терминатор какой-нибудь…
Звонки продолжались. Веселые и настойчивые, они вызывали меня к двери. Накинув халат и не найдя тапочки, я босиком прошлепала к зеркалу, причесала волосы и, поняв, что большего от себя я сегодня не добьюсь, пошлепала дальше к двери.
На пороге стояла Алина с огромным свертком.
— Доброе утро, — улыбнулась она, — вы извините, я так рано…
Я сонно улыбнулась и пригласила ее войти.
Она села и нерешительно начала:
— Во-первых, Таня, я думаю, что вы заработали свой гонорар, а мой муж не в состоянии заплатить вам за свой арест… Поэтому возьмите хоть вот это…
С этими словами она протянула мне конверт.
— Здесь не так уж много, но… — она запнулась.
— Откуда у вас деньги, Алина? — рискнула поинтересоваться я.
— Я продала револьвер, — потупившись, тихо сказала она. — Возьмите, хорошо?
Я вздохнула. Если я не возьму, она жутко расстроится. И обидится.
— Хорошо, — кивнула я.
— Уф, — облегченно выдохнула Алина, — а это вам от нас… От меня и Михаила…
Она начала разворачивать сверток.
— Когда-то, — рассказывала она, пока занималась распаковкой, — мы были с ним на этюдах, и тогда он нарисовал наш с ним портрет… Он долго лежал у меня, а я… Я никогда не смогу на него смотреть. Мы здесь — слишком молодые. И слишком счастливые…
Она посмотрела мне в глаза и тихо прошептала:
— Я вас очень люблю, Таня… И очень вам благодарна…
Я даже не успела ответить. Дверь захлопнулась, и она исчезла так же стремительно, как появилась.
* * *
С картины на меня смотрели два юных лица, освещенных улыбками и счастьем. Радость била через край. Их любовь казалась вечной.
