Препирательства затянулись. Наконец начальство сдалось.
– Хрен с вами. Если бы не падение, я бы оштрафовал вашу подружку за то, что она сорвала стоп-кран.
– Да мы ее в упор не знаем! – в один голос заявили три богатыря. – Просто соседка по купе! Мы даже не разговаривали в течение дня.
Все равно начальник не поверил. Махнул рукой и исчез.
Задержался только милиционер. Молодой парень с бритыми висками внимательно рассматривал мои шикарные ресницы, после чего спросил:
– Вы нам все рассказали? Может быть, имело место нападение? Судя по синякам?
Я слишком торопливо покачала головой.
– Нет-нет, я сама упала. Голова закружилась…
Сержант строго-настрого наказал парням:
– Смотрите за ней, как за собственным кошельком. Я проконтролирую.
Игорь и его друзья с поспешностью японских гейш закивали головами.
Когда милиционер испарился, я повернулась к молодым людям.
– Спасибо, ребята! Если вы такие молодцы, то помогите добраться до городского Управления внутренних дел в Питере.
* * *
Если бы не письмо из прокуратуры Тарасова, которое пробил для меня Мельников, то майор Пчелинцев меня просто бы не принял.
Майору было сорок пять, и выглядел он как Арлекин без грима. Про таких говорят: без мыла в задницу влезет. Глазки Пчелинцева бегали туда-сюда, словно вирус по компьютерной программе, на длинной переносице с горбинкой приклеились квадратные очки с тонкой металлической оправой.
Майор оказался из того типа людей, которые не спешили показывать «скелет, прячущийся в буфете». Тем не менее он охотно поделился информацией, касающейся Музея восковых фигур.
– Мокроусов, Солдатов, Прохоренко и ряд других лиц нам хорошо известны, – игриво начал рассказывать Пчелинцев, листая один из пухлых томов дела, которое значилось под номером 1211. – Дело в том, что в нашем Питере существует два Музея восковых фигур. Тот, который известен всей стране, гастролирует по большим городам. Другой же, его подпольный конкурент, прикрывающийся известным именем, на свой страх и риск занимается точно таким же бизнесом. Только уровень ниже, а наглости больше.
– Почему же вы, зная о подобной деятельности, не задержали эту группу? – спросила я.
– Собирались! Только не за использование чужого имиджа в своих целях, а за сокрытие доходов. Для того чтобы инкриминировать укрывательство в крупных размерах, приходится ждать. Наступает срок – получаем ордер.
– Хитро, – подивилась я. – Это напоминает мне дело Аль Капоне. Без зазрения совести отправлял людей на тот свет, а сел за сокрытие налогов.
– Точно! – радостно провозгласил майор. – Это единственное пока, за что мы можем зацепиться.
– А что, существуют и другие криминальные моменты? – спросила я.
– Есть. Около десяти лет назад Прохоренко организовал подпольный тотализатор. Боксерские бои. Мы узнали об этом совершенно случайно, когда погиб брат Прохоренко – Виктор Владимирович, мастер спорта по боксу. Погиб в результате несчастного случая – во время поединка. Дело о тотализаторе было закрыто – Прохоренко сумел отмазаться и купить всех свидетелей. Но подозреваемый был – боксер, с которым дрался Виктор Прохоренко. – Пчелинцев взял очередной том, раскрыл его на нужной странице и ткнул пальцем. – Если бы Прохоренко дал показания, то уголовное дело было бы закрыто еще тогда.
Я с любопытством посмотрела на страницу дела и обомлела. С фотографии на меня смотрело очень знакомое лицо. Фамилия была слишком известной, и не только для меня.
– Можно я позвоню в Тарасов? Нужно проверить одну информацию.
Глава 18
Шестеро гвардейцев стояли перед строем полка национальной гвардии. Полковник Шантэн, высокий мужчина с изможденным лицом и взглядом человека, который познал даже муки ада, был недоволен. Член Национального собрания пытался опорочить его гвардию.
– Один из шестерых – преступник, – заявил Жак Лозьен. – Вчера вечером он стрелял в мадемуазель Страсбург.
– Вы видели его лицо? – спросил полковник.
– Нет, он поспешно скрылся, и узнать его было просто невозможно.
– Тогда как же вы его опознаете?
– Есть один способ, – произнес бывший полицейский. – Если мы не ошибаемся, то под личиной гвардейца скрывается грабитель, который ограбил доктора Куртиуса, известного парижского скульптора, в 1771 году, а вчера пытался убрать свидетельницу – Мари Страсбург.
– Я повторяю свой вопрос – каким образом вы его опознаете?
– Мадемуазель Страсбург знает его лицо. Правда, она видела его не глазами, а пальцами.
– И что же? – насмешливо произнес Шантэн. – Разве пальцы могут видеть?
Жак Лозьен кивнул.
– Этим пальчикам такое вполне доступно. Мадемуазель Страсбург изучала анатомию и знает каждый бугорок на лице человека. Согласитесь, что у людей разные лица и у каждого свои отличительные черты.
Шантэн с презрительной улыбкой слушал то, о чем говорил член Конвента.
– Что ж, приступайте. Если вы понапрасну устроили этот фарс, мне ничего не будет стоить стереть вас в порошок.
Лозьен с твердостью каменной глыбы посмотрел в глаза полковнику и повернулся к Мари.
– Приступайте, мадемуазель.
Первым в шеренге стоял пожилой мужчина с седыми усами. Мари осторожно провела руками по его лицу, отчего тот слегка поморщился и задергал мясистым носом.
Затем женщина перешла к человеку сорока лет, чье лицо напоминало гнилую картофелину. Чувствительные пальцы скульпторши прошлись по дряблым щекам и коснулись морщинистого лба. Не то.
Третий.
Четвертый.
Мари остановилась возле следующего в шеренге гвардейца – мужчины пятидесяти лет, коренастого, с кривыми ногами. Она коснулась лица человека, затем пальчики снова пробежали по коже.
– Это он. Я узнала бугорок над левой скулой. Этот человек напал на меня 14 июля три года тому назад и пытался убить.
Глаза человека разверзлись, как два огромных высохших колодца.
– Да она ведьма! Меня нельзя было узнать! Она ведьма! Ведьма! Я все равно убью ее!
Обезумевший мужчина бросился на Мари и, вероятно, достиг бы своей цели, если бы Жак Лозьен не перехватил его занесенную для удара руку и не свалил на рыбную чешую булыжного покрытия.
– Ведьма! Ведьма! – кричал человек, бившийся в конвульсиях и изрыгавший арбузную пену на отполированные сапогами камни. Мари смотрела на него, слегка прищурив глаза.
* * *
Знаменитый скульптор доктор Куртиус умер в 1794 году, оставив наследницей Мари Страсбург.
Мари приняла дело, которое перестало приносить хороший доход. После смерти доктора она переименовала заведение, дав ему имя «Salon de Cire». Паноптикум был по-прежнему открыт для посетителей, но парижане больше занимались политикой, чем искусством.
