– А что произойдет, – спросила Хилари, – если я достигну
конца путешествия?
– То есть?
– Когда я наконец окажусь лицом к лицу с Томом Беттертоном.
Джессоп мрачно кивнул:
– Вы правы – это опасный момент. Могу лишь сказать, что,
если все пройдет хорошо, у вас должна быть защита. Я имею в виду, если события
будут развиваться так, как мы надеемся, но не забывайте, что у этой операции
очень мало шансов на успех.
– Кажется, вы говорили, один из ста? – сухо осведомилась
Хилари.
– Боюсь, что меньше. Тогда я еще не знал, что вы собой
представляете.
– Да, – задумчиво промолвила Хилари. – Для вас я, очевидно,
была просто…
Джессоп закончил фразу за нее:
– Женщиной с великолепными рыжими волосами, у которой не
осталось стимулов к жизни.
Она покраснела:
– Суровое суждение.
– Но справедливое, не так ли? Я не испытываю жалости к
людям. Прежде всего, это оскорбительно. Обычно жалеют тех, кто жалеет самих
себя. А жалость к себе – один из самых больших камней преткновения в
современном мире.
– Возможно, вы правы, – подумав, согласилась Хилари. –
Интересно, вы опуститесь до жалости ко мне, когда меня ликвидируют, или как это
называется на вашем профессиональном жаргоне?
– Жалости к вам? Вот еще! Я буду ругаться последними
словами, потому что мы потеряем человека, который кое-чего стоит.
– Наконец-то комплимент. – Сама того не желая, Хилари была
довольна. – Мне пришло в голову еще кое-что, – деловито продолжила она. – Вы
говорите, что они точно не знают, как выглядела Олив Беттертон, но что, если
кто-нибудь узнает меня? У меня нет знакомых в Касабланке, но ведь со мной сюда
летели другие пассажиры. К тому же я могу случайно встретить знакомого среди
туристов.
– О пассажирах самолета можете не беспокоиться. Из Парижа с
вами летели бизнесмены, отправлявшиеся в Дакар, – в Касабланке, кроме вас,
сошел только один человек, но он уже улетел назад в Париж. Выйдя из больницы,
вы пойдете в другой отель – где заказала номер миссис Беттертон. Вы будете
носить ее одежду, делать прическу в ее стиле, а пара полосок пластыря на лице
изменит вашу внешность. Кстати, с вами будет работать врач. Все сделают под
местным наркозом, так что боли вы не почувствуете, но вам придется обзавестись
подлинными следами недавней катастрофы.
– Вы подумали обо всем, – заметила Хилари.
– Приходится.
– Вы ни разу не спросили меня, – вспомнила Хилари, – сказала
ли мне что-нибудь перед смертью Олив Беттертон.
– Насколько я понял, вас мучили угрызения совести.
– Простите.
– Не за что. Я уважаю вас за эти чувства. Мне бы самому
хотелось позволить их себе, но их нет в служебных правилах.
– Она сказала кое-что, о чем, возможно, вам следует знать.
«Скажите ему (то есть Беттертону), чтобы он был осторожен. Борис… опасен».
– Борис? – Джессоп с интересом повторил имя. – Ага! Наш
вежливый иностранный майор Борис Глидр.
– Вы его знаете? Кто он?
– Поляк. Приходил ко мне в Лондоне. Вроде бы родственник
Тома Беттертона по первому браку.
– Вроде бы?
– Ну, если этот человек тот, за кого себя выдает, то он
кузен покойной миссис Беттертон. Но мы знаем об этом только с его слов.
– Олив Беттертон явно боялась его, – нахмурилась Хилари. –
Вы могли бы описать этого человека, чтобы в случае чего мне удалось его узнать?
– Да. Рост – шесть футов, вес – около ста шестидесяти
фунтов, блондин, довольно деревянное, бесстрастное лицо, светлые глаза,
подчеркнуто иностранные манеры, грамотный английский, но с акцентом, военная
выправка. – После паузы Джессоп добавил: – Я велел проследить за ним, когда он
вышел из моего кабинета, но это ничего не дало. Он отправился прямиком в
американское посольство, откуда принес мне рекомендательное письмо, – они
всегда их посылают, когда хотят соблюсти вежливость и ничего при этом не
сообщить. Очевидно, он покинул посольство в чьей-то машине или через черный
ход, переодетый слугой или посыльным. Думаю, Олив Беттертон была права, говоря,
что Борис Глидр опасен.
Глава 5
В маленьком салоне отеля «Сен-Луи» сидели три леди, каждая
из которых была поглощена своим делом. Миссис Келвин Бейкер, низенькая, пухлая,
с подсиненными волосами, писала письма с той же неутомимой энергией, какую она
вкладывала в любое занятие. В ней безошибочно можно было узнать хорошо
обеспеченную путешествующую американку с неиссякаемой жаждой точной информации
буквально обо всем.
Сидя на неудобном стуле в стиле ампир, мисс Хезерингтон, в
которой столь же безошибочно можно было узнать путешествующую англичанку,
вязала один из тех бесформенных на вид предметов одежды, какие всегда вяжут
английские леди средних лет. Мисс Хезерингтон была высокой, худощавой, с тощей
шеей, скверной прической и лицом, выражающим глубочайшее неодобрение всей
Вселенной.
Мадемуазель Жанна Марико грациозно восседала на стуле, глядя
в окно и зевая. Мадемуазель Марико была модно одетой брюнеткой, перекрашенной в
блондинку, с некрасивым, но искусно загримированным лицом. Она не проявляла
никакого интереса к двум другим женщинам, быстро определив, что они являются
именно теми, кем кажутся, а подобные личности не вызывали у нее ничего, кроме
презрения. Мадемуазель обдумывала важные изменения в своей сексуальной жизни и
не собиралась тратить время на столь жалкие особи из племени туристов.
Мисс Хезерингтон и миссис Келвин Бейкер, проведя пару ночей
под крышей отеля «Сен-Луи», успели познакомиться. Миссис Келвин Бейкер с чисто
американским дружелюбием заговаривала абсолютно со всеми. Мисс Хезерингтон,
тоже жаждущая общения, тем не менее вступала в разговоры только с англичанами
или американцами, занимавшими, по ее мнению, достойное социальное положение.
Французов она избегала, если только не убеждалась, что они ведут респектабельную
семейную жизнь, о чем свидетельствовали дети, сидящие в столовой вместе с
родителями.
Похожий на преуспевающего бизнесмена француз заглянул в
салон, но, обескураженный атмосферой женской солидарности, удалился, бросив
полный сожаления взгляд на мадемуазель Жанну Марико.
Мисс Хезерингтон начала вполголоса считать петли:
– Двадцать восемь, двадцать девять…
Высокая женщина с рыжими волосами тоже заглянула в комнату
и, поколебавшись, двинулась по коридору к столовой.
