Миссис Келвин Бейкер и мисс Хезерингтон тут же
встрепенулись. Миссис Бейкер отвернулась от письменного стола и возбужденно
прошептала:
– Вы случайно не заметили рыжеволосую женщину, которая
только что заглянула, мисс Хезерингтон? Говорят, она единственная пережила эту
ужасную авиационную катастрофу на прошлой неделе.
– Я видела, как она прибыла сегодня, – отозвалась мисс
Хезерингтон, уронив петлю от волнения. – В машине «Скорой помощи»!
– Прямо из больницы – так сказал администратор. Разумно ли
она поступила, выписавшись так скоро? Кажется, у нее было сотрясение мозга.
– У нее пластырь на лице – возможно, порезалась стеклом.
Хорошо, что нет ожогов. Кажется, после авиакатастроф остаются ужасные следы от
ожогов.
– Об этом и думать страшно. Бедняжка! Интересно, летел ли
вместе с ней муж и остался ли он в живых?
– Вряд ли. – Мисс Хезерингтон покачала головой, покрытой
желтыми с проседью волосами. – В газетах писали, что выжила одна пассажирка.
– Да, верно. Там указывалась и ее фамилия. Миссис Беверли…
нет, Беттертон.
– Беттертон… – задумчиво повторила мисс Хезерингтон. –
Напоминает что-то знакомое… Тоже в газетах… Я уверена, что видела там эту
фамилию.
«Tant pis pour Pierre, – думала мадемуазель Марико. – Il est
vraiment insupportable! Mais le petit Jules, lui il est bien gentil. Et son
pure est tres bien place dans les affaires. Enfin, je me decide».
[4]
Изящной походкой мадемуазель Марико удалилась из салона и из
нашей истории.
Миссис Томас Беттертон вышла из больницы спустя пять дней
после катастрофы. Машина «Скорой помощи» доставила ее в отель «Сен– Луи».
Преисполненный сочувствия администратор проводил женщину с
полосками пластыря на бледном, измученном лице в зарезервированный для нее
номер.
– Что вам только пришлось перенести, мадам! – воскликнул он,
осведомившись, подходит ли ей комната, и включив свет, в чем не было никакой
необходимости. – Но какое чудесное спасение! Насколько я понял, переживших
катастрофу всего трое и один из них все еще в критическом состоянии.
Хилари устало опустилась на стул.
– В самом деле, – промолвила она. – Я сама едва могу в это
поверить. Даже теперь я почти ничего не помню. Последние сутки перед
катастрофой для меня как в тумане.
Администратор сочувственно кивнул:
– Это результат контузии. Такое однажды случилось с моей
сестрой. Во время войны она была в Лондоне и потеряла сознание при взрыве
бомбы. Вскоре сестра пришла в себя, встала, отправилась на Юстонский вокзал,
села на поезд, прибыла в Ливерпуль и, figurez-vous
[5]
, не могла вспомнить ни
бомбежку, ни как она потом шла по Лондону и садилась в поезд! Последнее, что
она помнила, – это как вешала юбку в шкаф. Любопытно, не так ли?
Хилари согласилась, что это и впрямь любопытно.
Администратор с поклоном удалился. Хилари встала и посмотрела на себя в
зеркало. Она настолько вжилась в свой новый образ, что действительно ощущала
слабость в ногах, естественную для человека, только что вышедшего из больницы
после тяжелой передряги.
Хилари уже осведомлялась в столе справок, но для нее не было
ни сообщений, ни писем. Первые шаги в новой роли предстояло делать в полном
мраке. Возможно, Олив Беттертон велели позвонить по определенному номеру или
связаться с определенным лицом в Касабланке. На это не было никаких указаний. Хилари
располагала только паспортом Олив Беттертон, ее аккредитивом, билетами и
сделанными ею заказами. Олив должна была провести два дня в Касабланке, шесть
дней в Фесе и пять дней в Марракеше. Конечно, все брони устарели со всеми
вытекающими последствиями. Над паспортом и аккредитивом уже должным образом
поработали. В паспорте теперь была фотография Хилари, а имя Олив Беттертон в
аккредитиве также было написано почерком Хилари. Все ее удостоверения были в
полном порядке. Теперь задача Хилари заключалась в том, чтобы хорошо играть
роль и ждать. Ее оружием были авиакатастрофа и вызванная ею частичная потеря
памяти.
Катастрофа была подлинной, и Олив Беттертон действительно
находилась на борту самолета. Сотрясение мозга должно объяснить неспособность
Олив Беттертон следовать полученным инструкциям. Ей оставалось только ожидать
новых распоряжений.
Сейчас самым естественным был бы отдых. Поэтому Хилари легла
на кровать и два часа перебирала в уме все, чему ее учили. Багаж Олив был
уничтожен во время катастрофы. У Хилари было несколько вещей, которыми ее
снабдили в больнице. Она причесала волосы, подкрасила губы и спустилась в
столовую.
Хилари заметила, что на нее смотрят с интересом. Впрочем,
бизнесмены едва удостаивали ее взглядом. Зато у столиков, занятых туристами,
слышалось оживленное бормотание:
– Вот эта женщина, с рыжими волосами, выжила после
авиакатастрофы… Да, я сама видела, как она прибыла из больницы в машине «Скорой
помощи»… Она все еще выглядит больной… Не знаю, стоило ли ее выписывать так
рано… Какое ужасное испытание! Какое чудесное спасение!
После обеда Хилари немного посидела в маленьком салоне. Ее
интересовало, не попытается ли кто-нибудь с ней заговорить. В комнате
находились еще две женщины, и вскоре одна из них – низенькая, пухлая леди
средних лет с подсиненными седыми волосами – села рядом с Хилари и быстро
заговорила приятным, чисто американским голосом:
– Надеюсь, вы меня извините, но я чувствовала, что должна
поговорить с вами. Ведь это вы чудесным образом спаслись во время авиакатастрофы?
Хилари отложила журнал.
– Да, – ответила она.
– Ну разве это не ужасно? Я имею в виду катастрофу. Говорят,
что выжили только трое. Это правда?
– Двое, – поправила Хилари. – Одна из троих умерла в
больнице.
– Господи! Вы не будете возражать, миссис…
– Беттертон.
– Вы не будете возражать, если я спрошу, где вы сидели в
самолете – впереди или ближе к хвосту?
Хилари знала ответ.
– Ближе к хвосту.
– Говорят, это самое безопасное место, верно? Теперь всегда
буду требовать место поближе к задним дверям. Слышали, мисс Хезерингтон? – Она
повернулась к другой леди средних лет – явной англичанке с унылой лошадиной
физиономией. – Я как раз недавно говорила: в самолете не позволяйте стюардессам
сажать вас впереди.
