– Да мы сами пока толком не знаем. Мужчина выпал с балкона. Похоже, в состоянии алкогольного опьянения.
– Сам выпал?
– Вроде сам. Стакан один, тарелка одна, вилка одна… Ужинал, пил и закусывал. Следов присутствия других лиц не выявлено. То есть в квартире больше никого не было.
– Что он делал на балконе?
– Ужинал. Курил… В пепельнице свежие окурки.
– Там что, перила низкие?
– Обыкновенные, как везде.
– Как же он выпал?
– Не знаю как. Сходи, посмотри сам. Там ящики с цветами, если на них встать…
– Зачем становиться на ящики?
– Иди, посмотри сам, – повторил оперативник.
Дверь на балкон была открыта. Легкий ночной ветер трогал тонкую гипюровую занавеску. Занавеска шевелилась, и казалось, за ней кто-то прячется. Балкон напоминал скорее комнату. Боковые стены были кирпичные, красивая ажурная решетка смотрелась произведением искусства. Металлическая белая ажурная мебель в том же стиле – круглый стол, четыре стула вокруг и кресло поодаль. На столе – серая, вышитая красными петухами льняная салфетка, четырехгранная, наполовину пустая бутылка виски, массивный хрустальный стакан с коричневой жидкостью на дне, тарелка с тремя кусочками сыра и горбушкой черного хлеба. Зажигалка, пачка сигарет. Алексеев оглянулся в поисках пепельницы. Она стояла на круглом одноногом столике у самой решетки – серебряная подкова, полная окурков. Рядом на полу – высокий длинный ящик с цветами, достигавший примерно середины перил. Федор, удивленный, нагнулся над ящиком. Цветы – розовые и белые петуньи – истерзанные, со сломанными стеблями, свешивались с краев ящика. В воздухе витал их нежный, приторный и печальный запах. Человек, видимо, взобрался на ящик и стал топтать цветы… Зачем? Алексеев представил себе пьяного Чумарова, топчущего цветы… полного ненависти, злобы… И отчаяния? Цветы своей жены Регины…
Самоубийство? Случайность? До Федора долетел звук захлопнувшейся двери. Гипюр вздулся пузырем. Он вернулся в гостиную. Заплаканная Регина с размазанным гримом прошла мимо него в соседнюю комнату. На столе лежала кучка предметов. Бумажник коричневой кожи, ключи от машины с металлическим брелоком в виде пачки стодолларовых купюр, бордовый носовый платок, изящная, черная с золотом паркеровская авторучка, заправленная чернилами, и маленький блестящий ключ от английского замка. Вещи, извлеченные из карманов погибшего Чумарова. Федор осторожно, держа за ребра, поднял ключ. Постоял, подумал. Затем, все так же держа ключ двумя пальцами, пошел из комнаты.
– Регина Павловна, – позвал он, стоя в коридоре, куда выходило четыре двери.
Одна из дверей открылась. Регина успела умыться и переодеться. Без грима ее лицо потеряло вульгарность, стало проще и некрасивее. Перед Федором стояла немолодая, смертельно уставшая женщина с потухшим взглядом.
– Что, капитан? – спросила она хрипло. – Зашел проведать? Будь как дома!
Федор, испытывая неловкость, вошел вслед за ней в супружескую спальню. Розовый свет торшера с шелковым, в стиле ретро абажуром освещал громадную супружескую кровать под темно-красным атласным покрывалом, изящную скамейку у изножия кровати, обитую тканью в тон. На спинку кресла был брошен темно-зеленый клетчатый мужской халат.
– Садись, капитан, – Регина кивнула на кресло.
Федор присел на краешек, стараясь не прикоснуться к халату. Он все так же держал двумя пальцами ключ от английского замка. Регина достала из шкафчика роскошного белого трельяжа бутылку виски. Порылась в поисках стаканов.
– Черт! – сказала с досадой. – Сиди, капитан, я сейчас!
Она принесла два красных фарфоровых стакана из ванной комнаты («А зубные щетки куда?» – подумал Федор), разлила виски.
– Давай, капитан! За упокой души Витьки, царствие ему небесное! Отказа не принимаю. Пей! Чокаться не будем.
Федор взял стакан, подумал и выпил залпом. Алкоголь обжег гортань, и Федор почувствовал сосущую пустоту в желудке. Он был голоден. Регина тяжело поднялась с низкой кожаной оттоманки и вышла из спальни. Федор осторожно положил ключ на полированный подзеркальник, рядом с овальной серебряной шкатулкой, инкрустированной бирюзой. Он опьянел сразу. Мысли его смешались. События ночи: покушение на убийство Вербицкого (зачем? от растерянности? страха?); крикливая медсестра в приемном отделении; ночной хирург в зеленом халате и маске, болтающейся на груди; Регина с ее климактерическими откровениями – все отодвинулось куда-то далеко и исчезло за горизонтом. Он чувствовал себя выпотрошенным заживо и брошенным на произвол судьбы. Уже не впервые он подумал о том, что в жизни мало смысла. А если и есть в ней какие-то глубинные течения, подчиняющиеся человеческой логике, то ему, Федору Алекссеву, они неизвестны и недоступны. Ничего он, капитан Алексеев, неудавшийся философ и неудавшийся детектив, не сможет ни предупредить, ни изменить в жизненном развитии. Ему даже до правды докапываться не хочется. Да и нужно ли? Кому она нужна, правда? Правосудию? Право-судию? Где оно, право-судие? Гда правые судьи? Где правый суд?
И вообще, как сказал один умный человек – наши знания о происходящем ограниченны, и поиски истины всегда чреваты разочарованием…
Он почувствовал жжение в глазах, и мир стал расползаться в разные стороны, как старая ветхая ткань, на которой уже нельзя рассмотреть узоров.
Когда Регина вернулась с тарелкой бутербродов, капитан Алексеев спал, прижавшись щекой к чумаровскому халату. Она усмехнулась, поставила тарелку на подзеркальник. Взяла ключ от английского замка, повертела в руках и положила назад.
…Она сидела перед зеркалом и смотрела на свое отражение тяжелым беспощадным взглядом. В зеркале также отражались пышная супружеская кровать, гобелен на стене над изголовьем – сбор винограда где-то на юге Франции – и капитан Алексеев. Комната, отраженная в зеркале – плоская, с искаженной перспективой и спящим в кресле человеком, казалась чужой. Регина смотрела на смутно знакомую старую женщину в зеркале. Провела руками по щекам, обвела пальцами контур губ, растянула их в стороны. Женщина угрюмо улыбнулась…
…Регина протянула руку, взяла бутерброд с копченой колбасой и стала есть.
– Жить стоит, – невнятно думала она, жуя колбасу и хлеб, разглядывая себя в зеркале. – Жить стоит… хотя бы из-за… хлеба и колбасы… дурак Чумаров…
Она не имела ни малейшего понятия о том, что перефразировала сейчас слова другой женщины о пьяной вишне, ради которой стоило жить. Правда, та женщина поняла эту несложную истину, когда умирала, выстрелив в себя, и когда было уже слишком поздно…
Глава 25
Коля Башкирцев
Коля Башкирцев вернулся домой в три утра. Он неплохо поработал и был доволен собой. Он всегда любил работать по ночам. Писал он, правда, до часу, а потом принимал у себя в мастерской гостью – девушку, с которой накануне познакомился на улице, студентку местного педагогического университета, будущую учительницу младших классов. Хорошая девушка, веселая, правда, пьет. Вернее, пить-то она и не умеет. Сначала все было очень мило, а потом барышня напилась в соску, и Коле пришлось приводить ее в чувство. Девица не держалась на ногах, несла всякую чушь, лезла обниматься, а потом ее стошнило. Больших трудов стоило Башкирцеву уговорить гостью отправиться домой. Она непременно хотела остаться в мастерской и даже смутно намекала на то, что ей негде жить, что ее квартирная хозяйка – страшная стерва, гонит ее вон. «Упаси бог! – подумал перепуганный Коля. – Этого еще не хватало!»
