Эти люди явно не собирались покинуть дом без синьора Доккери. Ближайшей парой обуви оказались коричневые ботинки, которые Рик обнаружил на кухне. Надевая их и разыскивая пиджак, он все время убеждал себя, что произошло какое-то недоразумение. Он наскоро почистил зубы, стараясь избавиться от остатков запаха чеснока и винного перегара. Одного взгляда в небольшое зеркало оказалось достаточно: у него был вид явно провинившегося человека. Опухшие покрасневшие глаза, трехдневная щетина, нечесаные волосы. Рик провел по ним рукой, однако ничего не добился, схватил бумажник с американскими деньгами, ключи от квартиры и мобильный телефон. Может, следует позвонить Сэму?
Ромо с помощником терпеливо ждали в коридоре, без наручников. Казалось, у них совершенно отсутствовало желание ловить преступников. Ромо насмотрелся достаточно полицейских шоу, и теперь каждое его движение было выверено и отрепетировано. Он кивнул в сторону выхода.
— Я за вами. — Бросил окурок в пепельницу в коридоре и засунул руки глубоко в карманы плаща. Коп в форме вывел преступника из квартиры. Ромо страховал сзади. Три пролета лестницы, и они оказались на улице. Было почти девять утра. Стоял яркий весенний день.
Еще один полицейский ждал внизу у снабженного всеми атрибутами патрульного «фиата»: проблесковыми маячками и оранжевыми надписями «Полиция» на каждом крыле. Второй коп курил сигарету и разглядывал задницы двух прошедших мимо него женщин. Он неодобрительно посмотрел на Рика и сделал новую затяжку.
— Давайте прогуляемся, — предложил Ромо. — Здесь недалеко. Мне кажется, вам не помешает подышать свежим воздухом.
«Так и есть», — мысленно согласился Рик. Он решил сотрудничать с полицией, заработать у местных копов очки и всеми силами помочь им узнать правду, какая бы она ни была.
Ромо кивком показал вдоль улицы, и они бок о бок с Риком направились вслед за полицейским в форме.
— Могу я позвонить? — спросил американец.
— Разумеется. Адвокату?
— Нет.
Номер Сэма оказался переключенным на голосовую почту. Рик подумал об Арни, но не сумел до него дозвониться.
Так они и шли по улице Фарини, мимо маленьких магазинчиков с открытыми дверями и окнами, мимо уличных кафе, где сидели люди с газетами в руках, и крохотных кофеен. Голова Рика прояснилась, желудок успокоился. Хотелось выпить чашечку крепкого кофе.
Ромо снова закурил, выпустил облачко дыма и спросил:
— Вам понравилась Парма?
— Не сказал бы.
— Неужели?
— Сегодня мой первый день после приезда в вашем городе, и я уже под арестом, хотя не представляю за что. Вряд ли это может понравиться.
— Вы не под арестом. — Ромо тяжело переваливался с боку на бок, словно оба его колена вот-вот подогнутся. Каждый третий или четвертый шаг он кренился и касался руки американца.
— Тогда как это назвать?
— Наша система отличается от вашей. Это не арест.
«Доходчивое объяснение», — подумал Рик и прикусил язык. Спор ни к чему не приведет. Он не совершил никакого правонарушения, и скоро правда восторжествует. Это же не какая-нибудь страна третьего мира с диктаторским режимом, где ни за что хватают людей, а затем несколько месяцев подвергают пыткам. Это Италия, часть Европы, сердце европейской цивилизации. Опера, Ватикан, Ренессанс, да Винчи, Армани, «ламборгини». В путеводителе сказано, что здесь все нормально.
Рику приходилось и хуже. До этого он единственный раз подвергся аресту, когда учился на первом курсе колледжа и вздумал присоединиться к пьяной ватаге, напавшей на ребят, устроивших дружеский пикник на природе. Как следствие — драка, сломанные кости. Полиция не церемонилась. Хулиганов утихомирили, намяли бока, надели наручники и бросили в полицейский фургон, где еще от души добавили резиновыми дубинками. В тюрьме бузотеры спали в отделении вытрезвителя на холодном цементном полу. Четверо из арестованных оказались футболистами команды «Соколиный глаз», и в газетах появились броские репортажи об их похождениях.
Вдобавок ко всем унижениям Рика на тридцать дней исключили из колледжа и наложили штраф в четыреста долларов. Отец устроил ему выволочку, а тренер пригрозил, что если он допустит еще одно нарушение, пусть самое незначительное, то окажется за решеткой или в колледже низшей ступени.
Следующие пять лет Рик вел себя так примерно, что его даже ни разу не оштрафовали за превышение скорости.
Они переходили из улочки в улочку, затем круто свернули в мощенный булыжником переулок и оказались перед дверью без вывески, где прохаживался полицейский в другой форме. После приветствий и обмена репликами Рика провели внутрь и дальше, по лестнице со стертыми мраморными ступенями, на второй этаж. Унылое помещение явно нуждалось в ремонте. Стены давно не красили, зато их украшал однообразный ряд портретов забытых государственных деятелей. Ромо показал на грубую деревянную скамью и пригласил:
— Садитесь.
Рик повиновался и снова безрезультатно попытался позвонить Сэму.
Ромо исчез в одном из кабинетов. На двери не было никакой таблички, так что обвиняемый не мог догадаться, где оказался и с кем ему предстоит встретиться. Рик понял одно: это не зал суда — здесь не было обычной для таких мест толчеи и гвалта возбужденных адвокатов, не шумели встревоженные родственники и не сновали туда-сюда полицейские. Где-то вдалеке стучала пишущая машинка. Звонили телефоны, слышались голоса.
Полицейский в форме покинул Рика и завел разговор с девушкой, сидевшей за конторкой в сорока футах дальше по коридору. Вскоре он забыл об американце, и тот одиноко сидел без присмотра и мог бы беспрепятственно улизнуть. Только зачем?
Прошло десять минут. Полицейский в форме и вовсе исчез. Ромо тоже не показывался.
Открылась дверь, на пороге показалась симпатичная женщина, улыбнулась Рику и пригласила его внутрь:
— Мистер Доккери? Это вы? Пожалуйста…
В приемной с двумя скамьями оказалось много людей. Две секретарши одновременно улыбнулись американцу с таким видом, словно им было известно нечто такое, чего не знал он. Одна из них показалась Рику особенно привлекательной. Ему захотелось ей что-нибудь сказать, но он побоялся, что она не понимает английского.
— Одну минуту, — попросила пригласившая его женщина, а секретарши сделали вид, будто вернулись к работе. Ромо, видимо, вышел в боковую дверь и теперь конвоировал по улицам следующего арестованного.
Рик обернулся. За его спиной, рядом с двойными дверями темного дерева висела внушительная бронзовая табличка, на которой значилось: «Джузеппе Лаззарино». Рик подошел ближе и показал на выбитое на табличке непонятное слово — «Giudice».
— Что это значит?
— Судья, — ответила женщина.
Обе створки внезапно отворились, и американец очутился нос к носу с судьей.
— Рик Доккери?! — завопил тот, стремительно выбросил вперед правую руку, а левой обнял вошедшего за плечи, словно они сто лет не виделись. Что, впрочем, было сущей правдой. Они действительно не виделись. — Я Джузеппе Лаззарино. Играю за «Пантер». Фулбек.
[15]
— Судья схватил Рика за руку, крепко сжал его ладонь и ослепил белизной огромных зубов.
