— Значит, вы все-таки поженились? — спросил он.
— Да, — ответила Элли, — и теперь намерены построить себе
дом.
— У меня здесь с собой эскизный проект, — сказал он мне. —
Она вам сказала, что приезжала, разыскала меня и отдала.., распоряжения? —
договорил он, намеренно подобрав это слово.
— О нет, не распоряжения, — запротестовала Элли. — Я вас еле
упросила.
— Вам известно, что мы купили участок? — спросил я.
— Элли сообщила мне об этом телеграммой. И прислала с
десяток фотографий.
— Разумеется, прежде всего вам придется приехать и
посмотреть участок, — сказала Элли. — Вдруг он вам не понравится.
— Мне он нравится.
— Как вы можете так говорить, если не видели его?
— Я видел его, дитя мое. Пять дней назад я слетал туда.
Кстати, встретил одного из ваших адвокатов, англичанина с таким кувшинным
рылом.
— Мистера Кроуфорда?
— Именно. По правде говоря, работа уже началась: расчищают
участок, убирают развалины, кладут фундамент, делают дренаж… Когда вы вернетесь
в Англию, мы там встретимся. — Он вынул эскизы, и мы сидели, разговаривая и
разглядывая наш будущий дом. Среди эскизов был даже акварельный набросок дома,
а также архитектурные проекции и общий вид участка.
— Ну как, вам нравится, Майк? Я удовлетворенно вздохнул.
— Да, — сказал я. — Об этом я и мечтал.
— Вы довольно часто говорили о том, какой бы вам хотелось
иметь дом. И, когда на меня находило вдохновение, я вспоминал именно тот
участок земли, который вас так очаровал. Вы ведь были буквально влюблены в дом,
который, возможно, никогда бы не увидели воочью.
— Но он обязательно появится, — вмешалась Элли. — Вы его
построите, правда?
— Если на то будет воля Бога или дьявола, — усмехнулся
Сэнтоникс. — От меня это не зависит.
— Разве вам не лучше? — В моем голосе звучало сомнение.
— Запомните раз и навсегда: мне уже никогда не станет лучше.
Судьбу не переломить.
— Чепуха, — сказал я. — Сейчас то и дело изобретают новые
лекарства. Врачи же просто мерзавцы. Сколько раз бывало, что они приговаривают
человека к смерти, а он смеется над ними и живет еще добрых пятьдесят лет.
— Восхищен вашим оптимизмом, Майк, но у меня слишком
серьезное заболевание. Меня кладут в больницу, меняют кровь всю целиком, и я
выхожу на волю, получив небольшой запас жизни. Но с каждым разом этот запас
становится все меньше и меньше.
— Вы очень храбрый человек, — заметила Элли.
— О нет, совсем не храбрый. Когда твердо знаешь, что тебя
ждет, особой храбрости не требуется. Нужно только отыскать себе утешение.
— Строить дома, например?
— Нет, не в этом. С каждым разом я слабею все больше, и
поэтому строить дома становится труднее. Силы убывают. Но утешение все-таки
можно найти. Порой очень странное.
— Я вас не понимаю, — сказал я.
— Вы и не поймете меня, Майк. И даже вы, Элли. Впрочем, вы
скорее. — И продолжал, обращаясь больше к себе, чем к нам:
— В человеке всегда живут рядом слабость и сила. Слабость
порождает убывающая жизнеспособность, а силу — нереализованная энергия. Если
вам суждено вскорости умереть, то уже не имеет значения, чем именно вы
занимаетесь. Поэтому можете смело потакать своим капризам. Вас ничто не
остановит и никто. Ну предположим, я отправлюсь разгуливать по улицам Афин,
стреляя в не понравившихся мне людей.
— Но вас могут арестовать, — заметил я.
— Конечно, могут. Но что из этого? Самое большое, на что
способны блюстители закона, — это лишить меня жизни. Но очень скоро меня лишит
жизни сила, куда более могущественная, нежели закон. А как еще они могут меня
наказать? Посадить меня в тюрьму на двадцать — тридцать лет? Это просто смешно.
Я столько не проживу. Полгода-год, самое большее полтора! Никто ничего со мной
не может сделать. Поэтому в отпущенный судьбой остаток жизни я — король. Я могу
делать что хочу. Порой эта мысль опьяняет. Одна беда — нет больше соблазнов,
нет ничего эдакого криминального, чем бы мне хотелось потешиться.
Когда после визита к нему мы ехали в Афины, Элли сказала:
— Какой странный человек. Знаешь, иногда я его боюсь.
— Боишься Рудольфа Сэнтоникса? Почему?
— Потому что он не такой, как другие, и потому что в нем
есть что-то жестокое, и он очень высокомерен. И по-моему, высокомерие это
вызвано тем, что он знает — дни его сочтены. А вдруг он, — щеки Элли вспыхнули
от волнения, в глазах появился тревожный блик, — вдруг он воздвигнет для нас
волшебный замок на скале среди сосен, а когда мы приедем туда, встретит нас на
пороге и затем…
— Что «затем», Элли?
— Войдет вслед за нами в дом, захлопнет двери и там же на
пороге убьет нас? Перережет нам горло или еще как-нибудь.
— Господи, Элли, ну и мысли же у тебя!
— Понимаешь, Майк, мы с тобой живем в нереальном мире. Мы
мечтаем о том, чему, быть может, никогда не суждено сбыться.
— Это Цыганское подворье навело тебя на мысли о смерти?
— Его название и то проклятие, что лежит на нем.
— Нет никакого проклятия! — закричал я. — Все это чепуха.
Выкинь это из головы! Мы подъезжали к Афинам.
Глава 2
Случилось это, по-моему, на следующий день. Когда на
ступеньках афинского Акрополя мы наткнулись на группу американских туристов,
совершавших круиз вокруг Греции. Одна из туристок вдруг отделилась от группы и
бросилась прямо к Элли.
— Господи, глазам не верю, неужто это Элли Гутман? Что ты
здесь делаешь? А я и понятия не имела, что ты в Греции. Ты что, тоже в круизе?
— затараторила эта дама. По виду ей было лет тридцать пять.
— Нет, — ответила Элли, — я приехала в Афины на несколько
дней.
— Страшно рада тебя видеть! А Кора тоже здесь?
— Нет, Кора, по-моему, в Зальцбурге
[13]
.
— Ну и ну! — Тут дама посмотрела на меня, и Элли
небрежно-светским тоном сказала:
— Позвольте познакомить вас: мистер Роджерс, миссис
Беннингтон.
