— Превосходный образец живописи, — сказал человек, продолжая
держать в руках картину.
— Сколько? — быстро спросил я.
От его ответа у меня перехватило дыхание.
— Двадцать пять тысяч, — тихо сказал он. Я умею делать
хорошую мину при плохой игре и потому и бровью не повел. По крайней мере, мне
так показалось. Он назвал какую-то фамилию, по-видимому иностранную. Наверное,
фамилию художника, и добавил, что картина попала к ним откуда-то из провинции,
и ее хозяева и понятия не имели, что это такое. Я держался как мог.
— Деньги немалые, но картина, наверное, того стоит, —
вздохнул я.
Двадцать пять тысяч фунтов. Курам на смех!
— Да, — тоже вздохнул он. — Конечно. — И, осторожно опустив
картину, поставил ее обратно в витрину. — У вас неплохой вкус, — заметил он.
Я почувствовал, что мы с ним понимаем друг друга.
Поблагодарив его, я вышел на Бонд-стрит.
Глава 3
Я не мастер описывать — во всяком случае, до настоящего
писателя мне далеко. Вот, например, картина, про которую я рассказывал. Ничего
особенного на ней вроде не было. То есть, хочу я сказать, никаких особых мыслей
она не вызывала, ни о чем не говорила, но тем не менее я чувствовал ее
значимость, понимал, что она — нечто очень весомое и важное. Встреча с этой
картиной была настоящим событием в моей жизни. Точно так же, как и Цыганское
подворье. Не меньшую роль сыграл в моей судьбе и Сэнтоникс.
Пока я еще ничего о нем толком не рассказывал. Но вы,
наверное, уже догадались, что он был архитектором. До него я с архитекторами
никогда не встречался, хотя кое-что соображал в строительном деле. На
Сэнтоникса я наткнулся в период моих блужданий. А именно в ту пору, когда работал
шофером, возил богатых людей. Мне довелось побывать и за границей: дважды в
Германии — я немного знаю немецкий, и дважды во Франции — по-французски я тоже
кое-как болтаю, и один раз в Португалии. Пассажиры мои были в основном пожилыми
— то есть с хорошими деньгами и плохим здоровьем.
Когда возишь таких людей, начинаешь понимать, что деньги
вовсе не гарантируют райской жизни. И у богатых людей бывают сердечные
приступы, и потому им надо все время глотать какие-то таблетки. А в отелях их
тоже порою невкусно кормят или плохо обслуживают, из-за чего возникают
скандалы. Почти все богачи, которых мне довелось знать, были людьми
несчастными. Неприятностей у них по горло. То с налогами, то с размещением
капитала. Послушали бы вы, о чем они беседуют между собой или с друзьями!
Постоянное беспокойство — вот что загоняет их в могилу. И в любви они тоже
особой радости не находят, заполучая себе в жены либо длинноногих блондинок,
которые сразу же после свадьбы начинают наставлять им рога, либо вечно ноющих
уродин, которые то и дело их поучают. Нет, по мне, лучше оставаться самим собой
— Майклом Роджерсом, который любит путешествовать и время от времени завязывать
интрижки с хорошенькими девушками.
Денег при таком образе жизни у меня, разумеется, было
негусто, но я не жаловался. Жилось мне весело и привольно. Не знаю, конечно,
как было бы дальше, ибо подобное отношение к жизни проходит вместе с
молодостью. Нет молодости, и веселье уже не в радость.
Но в глубине души у меня таилось смутное желание..,
обладать. Чем именно, я не знал и сам… Однако, продолжая начатую уже историю,
расскажу об одном старике, которого часто возил на Ривьеру. У него там строился
дом. Вот он и ездил смотреть, как идут дела. Архитектором у него был Сэнтоникс.
Я так и не знаю, кем Сэнтоникс был по национальности.
Сначала я считал его англичанином, хотя такой странной фамилии мне ни разу не
доводилось слышать. Нет, англичанином он, пожалуй, не был. Скорей всего
скандинавом. Со здоровьем у него было неважно — я сразу это заметил. Он был
молодой, светловолосый, с худым и каким-то странным лицом — то ли чуть
перекошенным, то ли асимметричным. С клиентами он особо не церемонился. Вы,
наверное, думаете, что поскольку они платили деньги, то заказывали и музыку?
Как бы не так. Они боялись Сэнтоникса, потому что тот всегда был уверен в своей
правоте.
Помню, когда я в первый раз привез своего старикана, он как
глянул на то, что уже было готово, так прямо закипел от злости. Пока я крутился
возле них, выполняя обязанности то шофера, то лакея, мне довелось урывками
слышать их разговор, и очень скоро я стал побаиваться, как бы мистера
Константина не хватил удар.
— Вы все сделали совсем не так, как я велел! — кричал он. —
И потратили слишком много денег. Слишком много! Мы так не договаривались.
Выходит, дом обойдется мне куда дороже, чем я рассчитывал?
— Совершенно верно, — ответил Сэнтоникс. — Но деньги для
того и существуют, чтобы их тратить.
— Еще чего! Тратить! Вы не имеете права выходить за рамки
определенной мною суммы, понятно?
— Тогда у вас не будет такого дома, какой вы хотите, —
сказал Сэнтоникс. — Только я знаю, что именно вы хотите. И строю дом, который
вам нужен. И мы с вами оба это знаем. Бросьте скряжничать и препираться. Вам
нужен роскошный дом, и вы его получите — будете потом показывать друзьям,
которые умрут от зависти. Я берусь строить далеко не всем, я вам об этом уже
говорил. Мне важны не только деньги, но и творческое удовлетворение. Ваш дом не
будет похож на другие дома.
— Это ужасно! Ужасно!
— О нет. Ужасно то, что вы сами не знаете, чего хотите. По
крайней мере, такое создается впечатление. На самом же деле вы знаете, чего
хотите, и просто не можете представить. Не видите этого. А я — вижу. Я всегда
понимаю, что люди ищут и что они хотят. У вас есть чутье на красоту. Эту
красоту я вам и подарю.
Он говорил, а я стоял рядом и слушал. И понемногу тоже
начинал видеть, каким необычным будет этот дом, который строился среди сосен на
берегу моря. Его окна вопреки обыкновению выходили не на море, а на просвет
между горами, на крошечный кусочек неба. Это было странно, непривычно и прекрасно.
Когда я не был занят, Сэнтоникс иногда со мной заговаривал.
— Я строю дома только тем, кому пожелаю.
— То есть богатым, хотите сказать?
— Но людям небогатым строительство дома не по карману.
Однако деньги меня интересуют постольку поскольку. Мои клиенты должны быть
состоятельными, потому что дома, которые я строю, стоят недешево. Сам по себе
дом еще ничто. Ему нужна оправа, которая не менее существенна, чем сам дом.
Красивый камень, рубин или изумруд, — это всего лишь красивый камень. Он ничего
собой не представляет, ибо, пока нет оправы, он не может служить украшением. Но
и оправа должна быть достойна прекрасного камня. Дому такой оправой служит
ландшафт, окружающая его природа, которая, пока существует сама по себе, ничего
собой не представляет. Но как только в нее вписывается дом, она становится
оправой для редкостного брильянта. — Он посмотрел на меня и рассмеялся. —
Понятно?
