— Она очень хорошо относилась к Элли, — начал я. — Ухаживала
за ней во время болезни. Специально приехала к нам, чтобы помочь Элли. Поймите,
я.., я чувствую себя в неоплатном долгу перед ней. Вы просто не представляете,
как она мне сочувствовала и какое проявляла участие. Не знаю, что бы я без нее
делал.
— Разумеется, разумеется, — откликнулся мистер Липпинкот, но
весьма сдержанно.
— Поэтому я очень многим ей обязан.
— Весьма способная девица, — заметил мистер Липпинкот.
Я распрощался с ним и еще раз поблагодарил его.
— Вам не за что меня благодарить, — еще более сухо отозвался
мистер Липпинкот, добавив:
— Я написал вам небольшое письмо и отправил его авиапочтой в
Цыганское подворье. Раз вы возвращаетесь пароходом, то по прибытии оно,
вероятно, уже будет вас ждать. — И пожелал:
— Счастливого путешествия.
И тут я все-таки рискнул и спросил, не был ли он знаком с
женой Ллойда — Клодией Хардкасл.
— Вы имеете в виду его первую жену? Нет, никогда с ней не
встречался. По-моему, они очень скоро разошлись. Он потом снова женился. Второй
брак тоже был недолгим.
Значит, Клодия действительно была женой Стэнфорда Ллойда…
В отеле меня ждала телеграмма. Просили срочно прибыть в одну
из калифорнийских больниц. Мой друг Рудольф Сэнтоникс хотел, чтобы я приехал.
Ему осталось жить недолго, и перед смертью он пожелал повидать меня.
Я перекомпостировал билет на более поздний срок и полетел в
Сан-Франциско. Сэнтоникс был еще жив, но силы его были явно на исходе. Мне
сказали, что, возможно, он даже не придет перед смертью в сознание. Но накануне
он был очень настойчив в желании повидать меня. Я не отрываясь смотрел на него.
От человека, которого я когда-то знал, осталась только оболочка. Он и раньше-то
не выглядел здоровяком, была в нем какая-то прозрачность, хрупкость,
болезненность. А сейчас он и вовсе превратился в высохшую мумию — как те, что в
музее. Я сидел и думал: «Хорошо бы он поговорил со мной. Пусть скажет хоть
что-нибудь, хоть слово, перед тем как умрет».
Мне было так одиноко, так одиноко и страшно. Я сумел уйти от
врагов и пришел к Другу — к единственному моему другу. Только он, кроме матери,
знал обо мне все, но про мать мне сейчас думать не хотелось.
Раза два я заговаривал с медсестрой, спрашивал, нельзя ли
что-нибудь сделать, но она только качала головой и дипломатично уходила от
ответа:
— Может, он придет в сознание, а может, и нет. Вот я сидел и
ждал. Вдруг он зашевелился и застонал. Сестра тихонько его приподняла. Он
смотрел на меня, но я не понял, узнал он меня или нет. Он смотрел сквозь меня
куда-то в стену. Но вдруг его взгляд стал осмысленным. «Узнал! — подумал я. —
Он меня видит». Он что-то проговорил, но так тихо, что, мне пришлось
наклониться над ним. Нет, он шептал какие-то бессмысленные слова.
Потом вдруг тело его задергалось в конвульсиях и, откинув
голову, он выкрикнул:
— Глупец, почему ты не выбрал другой путь?..
И, рухнув на подушки, скончался.
Я не понял, что он хотел сказать и сознавал ли, что говорит.
Вот так я встретился с Сэнтониксом в последний раз.
Интересно, услышал бы он, если бы я что-нибудь ему сказал? Мне хотелось еще раз
сказать ему, что дом, который он построил, — лучшее, что у меня когда-либо
было, и он мне дороже всего на свете. Забавно! Наверное, этот дом был
олицетворением моих желаний, тех страстных желаний, которые нельзя выразить
словами. А он их распознал и осуществил. У меня есть свой дом. Я возвращаюсь к
себе домой.
Возвращаюсь домой. Только об этом я и был способен думать,
пока плыл на теплоходе…
Сначала мною владела смертельная усталость, но потом
откуда-то из глубины хлынуло ощущение счастья… Я плыву домой. Плыву домой…
Домой вернулся моряк,
Домой вернулся с морей,
И охотник вернулся с холмов.
[36]
Глава 5
Да, вот так я и плыл. Все позади. Битва окончена, борьба
завершена. Последний этап путешествия.
Далеко позади осталась моя неугомонная молодость. Дни, когда
я мечтал: «Я хочу, я хочу». А ведь это было не так давно. Меньше года назад…
Я лежал на койке и вспоминал, вспоминал былое.
Встреча с Элли, наши свидания в «Риджентс-парке»,
регистрация брака в мэрии. Дом — его строит Сэнтоникс, строительство завершено.
Мой дом, целиком мой. Я стал тем, кем хотел стать, кем всю жизнь мечтал стать.
Я получил все, что желал, и теперь плыву домой.
Перед отплытием из Нью-Йорка я написал письмо и отправил его
авиапочтой, чтобы оно пришло в Англию раньше, чем приплыву я. Я написал
Филпоту. Я почему-то чувствовал, что Филпот в отличие от других меня поймет.
Писать легче, чем рассказывать. А он должен знать. Все
должны знать. Некоторые, быть может, не поймут, но он.., он поймет. Он видел,
как близки были Элли и Грета, как Элли во всем полагалась на Грету. По-моему,
он понимал, что и я привык полагаться на Грету, и как мне будет невыносимо
трудно жить одному в доме, где я жил с Элли, если не найдется человека, который
меня поддержит. Не знаю, сумел ли я его убедить. Я старался изо всех сил.
Мне бы хотелось, — писал я, — чтобы вы первым узнали нашу
новость. Вы были добры к нам, и, по-моему, вы единственный способны нас понять.
Я не могу жить один в Цыганском подворье. Все время, пока я был в Америке, я
думал об этом и вот что решил: как только вернусь домой, я попрошу Грету стать
моей женой. Только с ней я могу говорить об Элли. Она меня поймет. Возможно,
она мне откажет, но я почему-то думаю, что согласится. И тогда получится, что
нас по-прежнему в доме трое.
Я трижды переписал письмо, прежде чем мне удалось выразить
именно то, что я хотел сказать. Филпот должен был получить его за два дня до
моего возвращения.
Когда мы приближались к Англии, я поднялся на палубу. И
смотрел, как земля плывет нам навстречу.
«Хорошо бы рядом был Сэнтоникс», — подумал я. Я и в самом
деле этого хотел. Мне хотелось, чтобы он знал, что сбываются мои мечты, что
сбывается все, что я замышлял, все, о чем грезил.
С Америкой я покончил. Больше я никогда не увижу всех этих
мошенников и лизоблюдов, всех, кого ненавидел я и кто, несомненно, ненавидит
меня и смотрит как на выскочку из низов. Я возвращался домой с победой.
Возвращался к моим соснам и к петляющей, полной опасностей дороге, которая шла
через Цыганское подворье к дому на вершине холма. К моему дому! Я возвращался к
тому, чего хотел больше всего на свете. К моему дому — дому, о котором мечтал,
который задумал обрести, который мне дороже всего. И к необыкновенной женщине…
Я всегда знал, что в один прекрасный день встречу ее. И встретил. Я увидел ее,
и она увидела меня. И мы сошлись. Необыкновенная женщина. С той минуты, когда я
впервые ее увидел, я понял, что Принадлежу ей, принадлежу целиком и навсегда. Я
был ее собственностью. И теперь наконец я ехал к ней.
