— Не очень, — признался я. — И тем не менее.., по-моему, я
кое-что понимаю.
— Вполне возможно. — В его глазах появилось любопытство.
Мы еще раз ездили на Ривьеру. К тому времени строительство
дома было уже почти завершено. Не буду его описывать, потому что вряд ли мне
это по силам, могу только сказать, что в нем было.., нечто особенное, и был он
прекрасен, это я понял. Этим домом можно было гордиться, показывать людям, жить
в нем с любимым человеком. И вдруг в один прекрасный день Сэнтоникс сказал мне:
— Знаете, вам я, пожалуй, согласился бы построить дом. Мне
кажется, я знаю, какой дом вам хотелось бы иметь.
Я покачал головой и честно признался:
— Я и сам этого не знаю.
— Вы, может, и не знаете, зато я знаю. — И добавил:
— Жаль, что у вас нет денег.
— И никогда не будет, — сказал я.
— Это еще неизвестно, — откликнулся Сэнтоникс. — Рожденный в
бедности отнюдь не всегда остается бедняком навсегда. Деньги — странная штука.
Они идут к тому, кто их сильнее хочет.
— Чтобы разбогатеть, мне не хватает ума, — вздохнул я.
— Честолюбия вам не хватает — вот в чем беда. Вообще-то оно
у вас есть, но пока еще не проснулось.
— Что ж, — отозвался я, — в таком случае, как только я его
разбужу и накоплю денег, я приеду к вам и попрошу построить мне дом.
— К сожалению, я не могу ждать… — вздохнул он. — Не могу
позволить себе пребывать в ожидании. Мне отпущен короткий срок. Еще один-два
дома, не больше. Никому не хочется умирать молодым, но порой приходится… Ладно,
все это пустые разговоры.
— Значит, мне нужно побыстрее разбудить свое честолюбие.
— Не стоит, — сказал Сэнтоникс. — Вы человек здоровый,
живется вам весело. Зачем же что-то менять?
— Да если бы даже и захотел, ничего бы не вышло, — с грустью
отозвался я.
В ту пору я именно так и считал. Но мне нравилось, как я
живу, а жил я, повторяю, весело, и здоровье у меня было отменное. Я часто возил
людей, у которых водились деньги, заработанные тяжким трудом, а вместе с ними
заработаны язва желудка, грудная жаба
[2]
и многое другое. Я же сам отнюдь не
собирался перенапрягаться. Конечно, старался работать не хуже других, но не
более того. И честолюбия у меня не было, или, во всяком случае, так мне
казалось. Зато у Сэнтоникса же честолюбия, по-моему, было в избытке. Оно и
заставляло его проектировать и строить дома, делать эскизы и многое другое, для
меня непостижимое.., а заодно и забирало у него все физические силы. Он вообще
был не слишком вынослив от природы. Порой мне приходила в голову несуразная
мысль, что он просто загоняет себя в могилу этой своей бесконечной работой, в
которой выкладывается на всю катушку. Я же работать не хотел — вот и все. Я
работу презирал, совершенно ею не дорожил. Считал, что ничего хуже работы
человечество не изобрело.
О Сэнтониксе я думал довольно часто. Он занимал мои мысли,
пожалуй, больше остальных моих знакомых. Странная вещь — человеческая память.
Уж очень она избирательна. Человек помнит то, что хочет помнить. Сэнтоникс и
дом, построенный им на Ривьере, та картина в лавке на Бонд-стрит, руины старого
особняка под названием «Тауэрс» и рассказ о Цыганском подворье — все это я
отлично запомнил! Еще я хорошо помнил девушек, с которыми встречался, и поездку
за границу, куда возил клиентов. Клиенты же были все одинаковы — скучные. Они Всегда
останавливались в одних и тех же отелях и заказывали одни и те же безвкусные
диетические блюда.
Меня по-прежнему не покидало странное ощущение, словно
ожидание чего-то особенного, какого-то предложения или события. Не знаю, как
получше описать это ощущение. Наверное, на самом деле я искал свою единственную
— я имею в виду не просто добропорядочную девушку, на которой можно было бы
жениться и которая пришлась бы по вкусу моей матери, дяде Джошуа и кое-кому из
моих приятелей. Но в ту пору я еще ничего не смыслил в любви. Зато недурно
разбирался в сексе. Как, впрочем, и все мои ровесники. Мы слишком много об этом
говорили, слишком много слышали, а потому принимали все эти откровения чересчур
всерьез. Мы — я и мои приятели — понятия не имели, что это такое — когда
приходит любовь. Мы были молоды и полны сил, мы глазели на встречных девушек,
оценивая их фигуры, ножки, взгляды, брошенные на нас, и думали про себя:
«Согласится или нет? Стоит ли тратить время?» И чем больше девушек бывало у
меня в постели, тем больше я хвастался. Чем большим молодцом меня считали
друзья, тем большим молодцом я считал себя сам.
Я и не подозревал, что все мои подвиги не имеют ничего
общего с любовью. Наверное, рано или поздно прозрение приходит к каждому — и
наступает внезапно. И ты уже не думаешь, как бывало: «Эта малышка, пожалуй, мне
подходит… Она должна стать моей». Я, по крайней мере, испытывал совсем иное
чувство. Я и понятия не имел, что это произойдет так стремительно. Что я сразу
пойму: «Вот девушка, которой я принадлежу. Я в ее власти. Полностью и
навсегда». Нет, мне и в голову не приходило, что так получится. Один старый
комик вроде бы часто повторял такую шутку: «Ко мне однажды уже приходила
любовь. Я почувствую, что она вот-вот заявится снова, срочно сбегу куда-нибудь
подальше». То же самое и со мной. Если бы я знал, если бы я только мог знать, к
чему все это приведет, я бы тоже сбежал! Если бы, конечно, был умнее!
Глава 4
Я помнил про аукцион на Цыганском подворье. До него осталось
три недели. Я успел дважды съездить на континент — раз во Францию и раз в
Германию. Именно в Гамбурге и наступил критический момент. Во-первых, мне
осточертела супружеская пара, которую я возил. Они олицетворяли собой все, что
я ненавидел. Они были грубыми, неприятными внешне, ни с кем не считались и
вызвали во мне только одно желание — немедленно покончить с моей лакейской
работой. Разумеется, я никак не проявлял своих чувств. Они мне были
отвратительны, но я, естественно, не показывал виду. Зачем же портить отношения
с фирмой, на которую работаешь. Поэтому я просто позвонил своим пассажирам в
отель, сказал, что заболел, и дал телеграмму в Лондон с тем же сообщением,
добавив, что могу оказаться в больнице, а потому прошу прислать мне замену.
Никто не мог ко мне придраться. А поскольку я никого особенно не интересовал,
то проверять они не стали, по-видимому, полагая, что я лежу с высокой
температурой и потому не в силах сообщить дополнительные сведения. По
возвращении в Лондон я бы смог наплести им кучу небылиц о том, как тяжко болел.
Но я не собирался этого делать. Я был сыт по горло шоферской деятельностью.
