— Раиса Иванна, — Индюков неуверенно переступил ногами, — ты это… поаккуратней тут… все же она не местная…
— А мне все едино! — громогласно объявила тетка. — У меня любимчиков нету!
«Оборони Бог у такой в любимчиках ходить…» — подумала Надежда.
— Вы, гражданочка, отдохните пока в камере, — сказал Индюков, — вас не арестовали, не задержали, просто начальнику милиции срочно отъехать требовалось. Так что вы подождите немного, а он потом вас снова на допрос вызовет…
— Сумку сюда! — приказала тетка. — Ценные вещи тоже!
Она перебрала содержимое Надеждиной сумки, выдала ей расческу, носовой платок и пачку влажных салфеток.
— Ценные вещи есть? — спросила она.
Надежда помотала головой, потому что перехватило горло. Она поняла, что сейчас ее запрут в камеру и неизвестно, когда выпустят. И выпустят ли вообще.
— А это что? — вызверилась тетка и ткнула пальцем Надежде в ухо, где была сережка с небольшим бриллиантом. Сережки подарил муж на последнюю годовщину их свадьбы. — У тебя их в камере сопрут, а Сидоренко — отвечай? — орала тетка.
Надежда молча вытащила сережки из ушей и подала тетке в окно.
— Кольцо обручальное!
— Оно не снимается, — твердо сказала Надежда, — если в камере сопрут, то только с пальцем.
— Раиса Иванна, — маялся Индюков, — ты скоро?
— Ладно. — Тетка составила опись, дала Надежде расписаться и вышла из своей фанерной будки. — Проходи!
Она открыла решетчатую дверь, и Надежда шагнула в коридор. Этот был гораздо мрачнее верхнего, стены без окон выкрашены грязно-зеленой краской, которая кое-где облупилась.
В коридор выходило четыре двери — все с одной стороны. Раиса Ивановна отперла вторую и сделала приглашающий жест:
— Заходи, Лебедева!
Надежда втянула голову в плечи и бочком протиснулась в дверь. Она ожидала увидеть темное вонючее помещение, забитое под завязку жуткими уголовницами, но действительность оказалась не так уж страшна. Камера была маленькая, тесная, конечно, и душная, но из людей там была только одна девица, валявшаяся на нарах в трусах и полосатой маечке. При виде вошедших она оживилась.
— Теть Рая, дай закурить!
— Какая я тебе тетя! — заворчала Раиса. — Оборони Бог от такой племянницы! Нету у меня курева!
— Ага, а мою пачку скурила!
— Да у тебя и было-то там всего две штуки! — возмутилась Раиса. — И вообще, молчи, Танька, не выводи меня из терпения!
Дверь захлопнулась. Надежда огляделась по сторонам.
Нары были в два ряда по двум сторонам камеры, как полки в купе. На старых досках валялся тонкий тюфяк, больше ничего не было. Надежда тихонько присела на свободное место и затихла, изредка бросая взгляд на соседку.
Девица оказалась не промах — под глазом лиловел живописный синяк, губа распухла. А так, в общем, ничего себе девица, не первой молодости, но фигуристая.
— Слышь, тетя, — лениво сказала девица после некоторого молчания, — ты там не сиди, там Зинка-бомжиха спала, а у нее насекомые…
Надежду в ту же секунду сдуло с нар.
— Садись! — Девица села по-турецки и хлопнула по свободному месту. — Будь как дома! Покурить есть?
— Нету, — Надежда развела руками, — не курю…
— А пожрать чего?
Надежда молча протянула ей плитку шоколада, которую Раиса Ивановна сунула ей вместе с расческой и носовым платком.
— Меня Таней зовут, — жуя, заговорила девица, — Таня Вареник.
— Это что — кличка такая? — полюбопытствовала Надежда.
— Самая что ни на есть фамилия, — обиделась девица, — и что такого? У людей еще хуже бывает…
— Бывает, — согласилась Надежда, — а ты тут давно сидишь?
— Третий день, — ответила Таня, — у меня, понимаешь, неудачное дело случилось. Я в поезде работала — ну, вроде все хорошо поначалу шло. В купе нас четверо: бабушка — божий одуванчик, я да два мужика командированных. Ну выпили, конечно, за встречу, посидели, потом спать легли. Ночью я, как обычно, встала, вытащила у них бумажники, еще кой-чего прихватила да собралась свинтить по-тихому. Тут бабка просыпается — вы это куда? Вы это, выходите, что ли? А говорили, что до Питера едете… Спите спокойно, говорю, бабуля, мне в туалет. А тогда вещи, говорит, оставьте, зачем вам в туалет в пальто и с сумкой? Какое, говорю, твое дело, старая карга, с чем я в сортир иду? А она как заверещит, как будто ей на хвост наступили, — караул, грабят! Мужики, конечно, проснулись да меня схватили. Пока отбивалась — пальто сняли и сумку выхватили. Вырвалась от них да в туалете заперлась. Пока они по вагону бегали, проводника искали, поезд притормозил, я и выскочила в окно. Да ходу мимо пакгаузов каких-то. Пересидела до утра в вагоне старом, потом пошла на свет — оказалось, это город Козодоев. А замерзла в одном пиджачке-то, прихожу на вокзал, хоть погреюсь, думаю. А там мужик спит, с чемоданом. Жарко там, печка топится, так он куртку снял и рядом положил. Ну, думаю, хоть курточку прихвачу, а может, и в карманах чего. Села рядом, тяну потихоньку, тут кассирша из окна заорала, как сирена пароходная! «Держи ее, Веня, она тебя грабит!» А что там грабить-то? Куртка — рвань рванью, в кармане — сигарет пачка да зажигалка грошовая. Ну конечно, мужик спросонья озверел, с ходу мне в глаз засветил. Я — девушка нервная, да еще околела за ночь-то. В общем, подрались мы с ним по-серьезному. Кассирша милицию вызвала, мужика — в больницу, ухо я ему откусила, а меня сюда. Документов при мне никаких, вот сижу жду, когда личность установят.
— Что, совсем ухо откусила? — изумилась Надежда.
— Да не, — Танька махнула рукой, — так только, хрящик. Теперь, конечно, ухо провиснет, как у сеттера, но можно волосы подлиннее отпустить. А чего он — не разобравшись, сразу в морду! — обиженно сказала она и потрогала синяк под глазом.
Доев шоколадку, Танька вытерла пальцы о тюфяк и приступила к Надежде с расспросами:
— Слышь, тетя, а тебя по какому делу сюда привели?
— По доброте душевной, — вздохнула Надежда, — и не смей меня тетей звать, зови Надеждой.
— Это как — по доброте? — не отставала Танька, и Надежде пришлось рассказать все с самого начала.
— Ну, это не по доброте, а по глупости, — заявила Танька авторитетно, — никогда не нужно людям помогать, когда они тебя не просят. Вот не просила тебя подруга приезжать?
— Ну, в общем… да, — подумав, сказала Надежда, — меня ее муж просил…
— Мужиков вообще слушать не стоит! — махнула рукой Танька.
— Твоя правда, — согласилась Надежда, — то есть в том ты права, что я глупость сделала. И как теперь выбраться? Надо бы мужу позвонить, пускай приезжает и меня вызволяет, самой уже не справиться. Да вот как назло телефон отобрали… Как бы поздно не было, этот главный начальник совсем у них полоумный. Пиши, говорит, признание во всех убийствах!
