Время от времени он непринужденно оглядывался вокруг. Он
пришел довольно рано. Зал, как всегда, был переполнен. Наступил антракт. Сэр
Стэффорд поднялся и посмотрел по сторонам: кресло рядом с ним оставалось
свободным. Кто-то купил билет, но не пришел. Интересно, он прав в своем
предположении или же его гипотетический сосед просто опоздал и его не пустили в
зал: такое все еще практиковалось на концертах, где исполняли Вагнера.
Он вышел, прошелся по фойе, выпил чашку кофе, выкурил
сигарету, а когда раздался звонок к началу второго отделения, вернулся в зал.
На этот раз, пробираясь между рядами к своему месту, он увидел, что соседнее
кресло занято, и его вновь охватило волнение. Добравшись до своего места, он
сел. Да, это была та самая женщина из зала ожидания Франкфуртского аэропорта.
Она сидела, устремив взгляд вперед. Профиль ее был в точности таким, каким он
ему запомнился: четким и безупречным. Она чуть повернула голову, ее взгляд
равнодушно скользнул по нему, и это «неузнавание» его было столь категоричным,
что никаких слов уже и не требовалось. Это было свидание, которое нельзя было
афишировать, по крайней мере теперь. Свет стал гаснуть, женщина повернулась:
– Простите, можно взглянуть на вашу программку? Боюсь, что
свою я обронила где-то в проходе.
– Конечно.
Он передал ей программу, она взяла ее, развернула и стала
читать. Свет стал еще тусклее. Второе отделение началось с увертюры к
«Лоэнгрину». В конце ее женщина вернула программу со словами:
– Большое вам спасибо, вы очень добры.
Следующим номером исполнялись «Шорохи леса» из «Зигфрида»:
он сверился с программой, которую ему вернули, и вдруг заметил внизу страницы
какую-то бледную карандашную приписку. Он не стал пытаться прочесть ее
немедленно, к тому же в зале было довольно темно. Он просто свернул программу и
держал ее в руке. Он был совершенно уверен, что сам в программе ничего не
писал. Скорее всего, решил он, у нее тоже была программа, которую она держала в
сумочке; видимо, она в ней заранее что-то для него написала. От всего этого
опять повеяло таинственностью и опасностью: та встреча на Хангерфордском мосту,
конверт с билетом, сунутый ему в руку, а теперь эта женщина, молча сидящая
рядом. Раз или два он окинул ее быстрым, небрежным взглядом, которым обычно
удостаивают случайного соседа. Она сидела откинувшись на спинку кресла; на ней
было строгое платье из черного крепа, на шее – старинное ожерелье. Темные
волосы коротко подстрижены и уложены. Она не смотрела в его сторону, не
отвечала на его взгляды. Он подумал, уж не находится ли в зале «Фестиваль-Холла»
некто, следящий за ними: не переглядываются ли они, не разговаривают ли? Не
исключено, что этот «некто» совсем рядом. Она ответила на его объявление в
газете, и этого с него достаточно. Его любопытство не было удовлетворено, но
теперь он, по крайней мере, знал, что Дафна Теодофанос, она же Мэри-Энн, здесь,
в Лондоне, и, значит, есть возможность когда-нибудь узнать побольше о том, что
тут затевается. Но план этой «операции» разрабатывает она, а он должен
следовать ее указаниям. Он подчинился ей в аэропорту, подчинится и теперь, к
тому же он должен признать, что жизнь внезапно стала интереснее. Да, лучше так,
чем сидеть на скучных политических совещаниях. Действительно ли на днях его
пыталась сбить машина? Скорее всего, так. И даже не один раз, а дважды. Было
нетрудно поверить в то, что за ним охотятся: теперь так много лихачей за рулем,
что легко можно усмотреть злой умысел там, где его и нет. Он свернул программку
и больше в нее не заглядывал. Музыка закончилась, и сидящая рядом женщина
заговорила, не взглянув в его сторону и вроде бы ни к кому не обращаясь.
– Юный Зигфрид, – произнесла она и вздохнула.
Программу завершил марш из «Миннезингеров». Отзвучали шумные
аплодисменты, зрители потянулись к выходу. Он подождал, не подаст ли она ему
какой-нибудь знак, но она просто взяла свою шаль, прошла по проходу между
кресел и, немного ускорив шаг, смешалась с толпой.
Стэффорд Най сел в свою машину и поехал домой. Дома, включив
кофеварку, он развернул программку и стал внимательно ее изучать.
Программка, мягко выражаясь, его разочаровала. В ней не было
никакого сообщения, и лишь на одной странице над текстом смутно виднелась
карандашная надпись, которую он заметил, но не смог прочитать в театре. Но это
были не слова и даже не цифры: просто нотная запись, будто бы кто-то сломанным
карандашом нацарапал музыкальную фразу. В какой-то момент Стэффорд Най подумал
о тайнописи, которая, возможно, проявится, если подержать листок над огнем.
Довольно робко и слегка стыдясь столь мелодраматической фантазии, он поднес
программку к решетке электрокамина, но ничего не произошло. Вздохнув, он бросил
ее на стол. Его охватило вполне оправданное раздражение: весь этот вздор,
свидание на мосту под дождем и ветром! Просидеть на протяжении всего концерта
рядом с женщиной, которой он жаждал задать как минимум дюжину вопросов, – и что
в результате? Ничего! Никакого продолжения. И все-таки ведь она с ним
встретилась, но зачем? Если она ничего не хотела ему сказать, не собиралась о
чем-то договориться, тогда зачем она вообще явилась?
Он задумчиво оглядел комнату, остановив взгляд на книжном
шкафу, где хранил разные занимательные романы, детективы, а также попадавшие
туда иногда научно-популярные книги. Литература, подумал он, гораздо интереснее
реальной жизни: трупы, таинственные телефонные звонки, прекрасные иностранные
шпионки – и все это в изобилии! И все-таки, может быть, эта неуловимая дама не
исчезла навсегда из его поля зрения. В следующий раз, подумал он, он сам будет
действовать. В игре, которую она ведет, могут участвовать и двое.
Он выпил еще одну чашку кофе, потом подошел к окну, держа
программку в руке. Посмотрев вниз, на улицу, он невольно снова взглянул на
карандашную запись в программке и почти бессознательно стал напевать. У него
был хороший слух, и он без труда воспроизвел мелодию, нацарапанную карандашом.
Она показалась ему смутно знакомой. Он спел ее еще раз, погромче. Что это
такое? Там-там, там-там, ти-там. Там. Там. Ну да, определенно знакомый мотив!
Он принялся вскрывать доставленные почтой письма.
В большинстве своем они были неинтересны: пара приглашений,
одно из американского посольства, другое – от леди Этельхэмптон: она приглашала
его на благотворительный концерт, который почтят своим присутствием члены
королевской семьи, так что цена в пять гиней, как указывалось в письме, не
должна показаться чрезмерной. Он отбросил приглашения в сторону: вряд ли он
решит принять какое-либо из них. Сэр Стэффорд подумал: вместо того чтобы
торчать в Лондоне, можно немедленно отправиться к тетушке Матильде, как он ей
обещал. Он любил тетушку Матильду, хоть навещал ее не часто. Она жила за
городом, в перестроенном крыле громадного георгианского особняка,
унаследованного ею от деда. У нее была просторная, отлично спланированная
гостиная, небольшая овальная столовая, новая кухня, переделанная из бывшей
комнаты экономки, две спальни для гостей, большая удобная спальня для нее
самой, соединенная с ванной, и приличная комната для терпеливой компаньонки,
помогавшей ей коротать дни. Все прочие верные слуги были тоже обеспечены
приличным жильем и всем необходимым. Мебель в остальной части здания была
покрыта чехлами от пыли, и там периодически проводили уборку. Най любил это
место, в детстве он обычно проводил здесь каникулы. Тогда в доме царило
веселье, здесь жил его дядя с женой и двумя детьми. Да, в те времена здесь было
славно: дом – полная чаша, много прислуги. В детстве он не обращал особого
внимания на портреты и картины: стены украшали огромные полотна живописи
Викторианской эпохи, но имелись работы и более старых мастеров. Да, там было
несколько неплохих портретов: Рейберн, два Лоренса, Гейнсборо, один Лели, два
довольно сомнительных Ван Дейка, а также пара работ Тернера. Некоторые из них
пришлось продать, чтобы семье было на что жить. Приезжая сюда, он по-прежнему с
удовольствием бродил по дому и разглядывал семейные реликвии.
