– Это все, что ты можешь вспомнить?
– Думаю, да. Понимаешь, это был единственный разговор, а
позже, спустя много времени, он сказал мне, что я подала ему какую-то идею для
проекта Б… не помню, как дальше. Потом иногда я спрашивала его, работает ли он
все еще над проектом Б, и он порой очень раздражался, говорил, что столкнулся с
каким-то препятствием и теперь все пришлось отложить, потому что… А следующие
восемь слов он говорил на своем жаргоне, и я их не могу вспомнить, а даже если
бы и вспомнила, ты все равно ничего бы не понял. Но в конце концов, о боже,
прошло уже лет восемь или девять, в конце концов он как-то пришел и спросил:
«Ты помнишь проект Б?» – и я ответила: «Конечно, помню. Ты все еще над ним
работаешь?» И он сказал, что нет, он решил его отложить. Я сказала, мне жаль,
что он от него отказался, а он: «Ну, дело не только в том, что я не могу
получить то, к чему стремился. Теперь я знаю, что мог бы достичь желаемых
результатов. Знаю, в чем была загвоздка, и знаю, как ее устранить. Со мной
вместе работает Лиза. Да, это может получиться. Мне понадобятся кое-какие
эксперименты, но это может получиться». – «Хорошо, – сказала я, – и что же тебя
беспокоит?» А он ответил: «Неизвестно, как эта штука в конечном счете скажется
на людях». Я предположила: может быть, он боится, что эта штука будет убивать
людей или делать их калеками на всю жизнь, но он сказал, что это совсем не так.
Он сказал – о, точно, я вспомнила! Он называл это проект «Бенво». Точно. И это
потому, что он был связан с благожелательностью.
– Благожелательность! – очень удивился адмирал. – Ты хочешь
сказать «благотворительность»?
– Нет, нет. Я думаю, что он просто имел в виду, что можно
сделать людей благожелательными. Заставить чувствовать благожелательность.
– Мир и доброжелательность по отношению к другим людям?
– Ну, так он не говорил.
– Еще бы, такие слова больше подходят религиозным
проповедникам. Если бы люди поступали именно так, как сказано в их проповедях,
мир был бы очень счастливым. Но, насколько я понимаю, Робби не проповедовал, а
предлагал сделать что-то в своей лаборатории, чтобы добиться этого результата
чисто физическими методами.
– Да, вроде бы так. И еще он говорил, что никогда нельзя
сказать, когда какое-то средство действует на людей благотворно, а когда нет.
Иногда бывает так, а иногда иначе. А еще он говорил о пенициллине, и
сульфамидах, и пересадках сердца, и о чем-то вроде дамских пилюль, хотя тогда
таких вроде бы не было. О том, что поначалу кажется хорошим, – какое-нибудь
чудо-лекарство, чудо-газ или чудо-что-то, – а потом выясняется, что в них есть
что-то такое, что делает их не только полезными, но даже вредными, и тогда
хочется, чтобы их вовсе не было. Да, что-то в этом роде он мне и пытался
объяснить. Это все было довольно непонятно. Я ему сказала: «То есть ты не
хочешь рисковать?» – а он ответил: «Ты совершенно права, я не хочу рисковать. В
этом-то и беда, потому что, видишь ли, я понятия не имею, в чем именно будет
состоять риск. С нами, учеными, такое бывает: мы рискуем, а риск оказывается не
в том, что мы изобрели, а в том, что потом сделают с нашим изобретением те
люди, в руки которых оно попадет». Я говорю: «Ты опять про ядерное оружие и
атомные бомбы?» – а он отвечает: «Да к черту ядерное оружие и атомные бомбы,
дело зашло гораздо дальше».
Леди Матильда помолчала немного и продолжила свой рассказ:
– «Но если ты собираешься сделать людей добрыми и
благожелательными, – говорю я, – о чем тогда волноваться?» А он говорит:
«Матильда, ты не понимаешь и никогда не поймешь. Мои коллеги-ученые, по всей
вероятности, тоже не поймут, и никакие политики не поймут никогда. Так что,
видишь ли, риск слишком велик. Во всяком случае, чтобы все осмыслить, требуется
много времени». – «Но, – говорю я, – ведь людей можно потом привести в чувство,
как после веселящего газа, не так ли? То есть можно сделать людей
благожелательными на какое-то короткое время, а потом с ними будет опять все в
порядке – или опять не в порядке: я бы сказала, в зависимости от того, как на
это посмотреть». А он ответил: «Нет, видишь ли, это средство действует
постоянно, потому что оно влияет на что-то такое…» Он опять перешел на жаргон –
какие-то длинные слова и цифры. Формулы или молекулярные сдвиги, что-то в этом
роде. Я полагаю, это похоже на то, что они делают с кретинами, чтобы они
перестали быть кретинами: то ли пересаживают им щитовидку, то ли удаляют, я
точно не помню. Ну вот, по-моему, где-то в нас есть какая-то железка, и если ее
удалить или прижечь, тогда человек будет постоянно…
– Постоянно благожелателен? Ты уверена, что это именно то
слово – «благожелательность»?
– Да, ведь именно поэтому он назвал проект «Бенво».
– Интересно, а как его коллеги отнеслись к тому, что он дал
задний ход?
– Не думаю, чтобы об этом знали многие. Эта Лиза,
австрийская девушка, она с ним работала вместе, а еще был какой-то молодой
человек по фамилии Лиденталь, или что-то вроде этого, но он умер от
туберкулеза. И потом, о тех, кто с ним работал, он говорил как о простых
помощниках, которые не знают, что именно он делает и каков будет результат. Я
понимаю, к чему ты клонишь, – вдруг сказала Матильда. – Вряд ли он когда-либо
кому-либо об этом говорил. Я думаю, что он уничтожил свои формулы, или записи,
или что там у него было, и выбросил эту идею из головы. А потом с ним случился
этот удар, и теперь он, бедный, плохо говорит. У него одна сторона
парализована. Он и слышит плоховато. Он теперь только слушает музыку, и в этом
вся его жизнь.
– Ты думаешь, дело всей жизни завершилось?
– Он даже не встречается с друзьями. Думаю, ему тяжело с
ними видеться: он всегда находит какую-нибудь отговорку.
– Но ведь он жив, – возразил адмирал Блант. – Он все еще
жив. У тебя есть его адрес?
– Есть где-то в записной книжке. Он живет все там же, на
севере Шотландии. Но пойми же, когда-то он был таким удивительным человеком, а
теперь он совсем не тот. Он просто… практически мертв, мертв во всех
отношениях.
– Всегда остается надежда, – сказал адмирал Блант и добавил:
– И вера.
– И благожелательность, – сказала леди Матильда.
Глава 21
Проект «Бенво»
Профессор Джон Готлиб сидел в кресле и пристально смотрел на
красивую молодую женщину, сидевшую напротив. Он поднял руку и по привычке
как-то по-обезьяньи почесал ухо. Сам он тоже слегка походил на обезьяну.
Выдающийся вперед подбородок, непропорционально высокий лоб мыслителя,
маленькая, тщедушная фигурка.
– Не каждый день ко мне приходит молодая леди с письмом от
президента Соединенных Штатов. И все же, – приветливо сказал профессор Готлиб,
– президенты не всегда наверняка знают, что делают. Что это все значит?
Насколько я понял, у вас самые высокие рекомендации.
