А ведь он знает, куда Татьяна могла их спрятать…
В их квартире есть тайник, достаточно надежный, который ни за что не найдет посторонний человек.
Сергей снова нажал кнопку вызова сестры.
Минуты шли за минутами, но по-прежнему никто не входил в палату.
Это было странно и непривычно: обычно здесь всегда кто-то был, кроме Геши и Семена Семеновича, – или пациенты из соседних палат, или дежурная сестра, или сердобольная нянечка тетя Нюра…
Сейчас же не только не было ни души – даже из больничного коридора не доносилось ни звука.
Напряженная тишина наполняла комнату, как прибывающая вода прилива наполняет прибрежный грот.
Сергей почувствовал, что больше не выдержит этой тишины, этой неизвестности, этой тревоги.
Он сел на кровати, спустил ноги.
Голова кружилась, в ушах звенело, перед глазами плавали цветные пятна. Но он сделал над собой огромное усилие и встал.
Палата качнулась, как палуба корабля на высокой волне, Сергей схватился за спинку кровати, чтобы не упасть.
Какое-то время он постоял неподвижно, чтобы справиться с головокружением и восстановить дыхание, затем сделал шаг.
На этот раз он почувствовал себя увереннее. Он даже придумал хитрый, как ему показалось, ход – взял с соседней кровати одеяло, скатал его и положил на свою кровать. Теперь со стороны казалось, будто в его постели кто-то спит.
Сергей снова собрался с силами, сделал осторожный шаг вперед, еще один шаг. Дело пошло лучше, голова больше не кружилась.
Он добрался до стены и двинулся вдоль нее, слегка придерживаясь рукой. Теперь он шел к двери. Ему казалось, что главное – дойти до поста дежурной сестры, увидеть живого человека, услышать живой человеческий голос.
Придерживаясь за стену рукой, Сергей неожиданно почувствовал под пальцами пластиковую кнопку выключателя.
Он нажал на нее, и комнату залил резкий, безжалостный свет люминесцентных ламп.
В первый момент он испытал облегчение.
Яркий свет рассеял тревожный сумрак, рассеял гнетущую настороженную полутьму.
Но уже в следующую секунду Сергей понял, что при этом ярком свете он стал более уязвим, более заметен. Он чувствовал себя так, как будто вышел голым на сцену многолюдного зала. Кроме того, теперь его детская хитрость не обманула бы никого – при ярком свете валик одеяла никто не примет за спящего человека…
И в довершение ко всему из коридора донесся звук приближающихся шагов.
Всего несколько минут назад Сергей страстно желал услышать человеческие шаги, желал, чтобы в палату кто-нибудь пришел, кто угодно, лишь бы не оставаться одному, а теперь этот звук вызвал у него животный страх.
Он попытался справиться с этим страхом, убедить себя, что для него нет никаких реальных причин, просто у него разыгрались нервы, и по коридору идет кто-то из его соседей или дежурная медсестра наконец соизволила заметить его вызов…
Но это была жалкая попытка самообмана.
По коридору шел не пациент больницы, не медсестра, не нянечка.
По коридору шел кто-то чужой, посторонний. Это было ясно по звуку шагов – осторожных, крадущихся.
Пока не поздно, Сергей выключил свет.
На этот раз обрушившаяся на палату темнота показалась ему спасительной, дружелюбной. Она спрятала его, успокоила, внушила ему обманчивое, хрупкое чувство безопасности.
Впрочем, за дверью палаты тут же снова раздались приближающиеся шаги, а в следующую секунду дверь с тихим, вороватым скрипом начала открываться…
Я стояла на больничной стоянке и разглядывала черную машину, выделявшуюся среди белых автомобилей «неотложки», как белая ворона… точнее, как черный лебедь в стае белых лебедей.
Это была точно такая же машина, как та, которую мы видели возле дома заказчицы.
Нет, не такая же – это была именно та машина.
Я узнала хищный оскал капота, приземистый силуэт и чуть заметную вмятину на левом крыле.
Только на этот раз в машине никого не было.
Неужели я опоздала? Неужели люди из черной машины раньше меня отыскали Сергея и приехали в больницу, чтобы завершить то, что недоделали два месяца назад? Неужели тонкая нить, на которой висит его жизнь, оборвется?
В любом случае я не должна терять ни секунды, не должна стоять здесь, тупо пялясь на этот черный автомобиль!
Я влетела в больничный холл, огляделась по сторонам.
Здесь было тихо и безлюдно.
Подойдя к окошечку с надписью «Справочная», я заглянула внутрь.
Там тоже никого не было.
Что здесь творится? Вымерли все, что ли?
Я заглянула в окошко как могла дальше и крикнула:
– Эй, есть кто живой?
В ответ на мой призыв послышалось гнусавое «мяу», и из-за стеллажа с документами вышла крупная пятнистая кошка. Она неторопливо приблизилась ко мне, села и принялась тщательно умываться.
– Ну, ты мне вряд ли чем-нибудь поможешь! – проговорила я и снова оглядела холл.
Из бокового коридора появилась полная женщина средних лет в белом халате. Она торопливо приближалась, заметно прихрамывая и недовольно бормоча:
– Ну, что надо? Что надо? На минуту всего отошла – уже кричат! Что за люди! Здесь, между прочим, не дискотека, здесь больница, здесь кричать не положено!
– Я не кричу. Я просто искала кого-нибудь живого. Мне нужно найти больного Капустина… то есть Малинина.
– Так Капустина или Малинина? – переспросила тетка, проходя за загородку справочного стола. – Вы уж как-нибудь определитесь, девушка, к кому пришли!
– Наверное, он у вас записан как Малинин. Алексей Малинин.
– Малинин будет на «М»… – Женщина постучала по клавиатуре компьютера и сообщила:
– Ваш Малинин в четвертом отделении, в палате номер три. Это на четвертом этаже. Только приемные часы все равно закончились.
– Спасибо! – Я развернулась и направилась к лифту.
– И к нему только что прошли другие посетители, – добавила она мне вслед.
– Что? – Я встала как вкопанная и обернулась. – Какие посетители?
– А я знаю? – равнодушно проговорила служащая. – Родственники или сослуживцы…
Я охнула и перешла на бег.
Лифт, как ни странно, работал, и через минуту я уже стояла перед дверью четвертого отделения.
На двери красовалась табличка, строго предупреждающая, что входить в отделение можно только в сменной обуви. Я решила, что правила для того и существуют, чтобы нарушать их в критической ситуации, и толкнула дверь отделения.
Я оказалась в длинном, тускло освещенном коридоре, куда выходили двери палат, выкрашенные белой масляной краской. В дальнем конце этого коридора уютно светилась зеленая лампа на столе дежурной сестры. Сама сестра сидела за столом, низко склонившись над какими-то бумагами.
