Рано утром я позвонила на Наличную и велела Бубликову быть возле морга к десяти, с паспортом. Не опаздывать.
Каково же было мое удивление, когда, кроме тощей сутулой фигуры и печального взгляда Иннокентия Бубликова, я увидела его мамашу! Вера Павловна была одета в темно-синий летний костюмчик и синюю шляпку с перышком на боку.
– А вы-то зачем пришли? – не слишком вежливо спросила я.
– По-вашему, я могу оставить сына одного в такой трагический момент его жизни? – с пафосом ответила она.
– Еще плохо станет…
– Мне? – она подняла брови. – Вы бы, милочка, за себя беспокоились…
К моргу вела дорожка, обсаженная пыльными кустами сирени.
Иннокентий шел медленно, то и дело останавливаясь и оглядываясь по сторонам, как будто не мог понять, куда его привели. Тогда Вера Павловна подталкивала его и укоризненно говорила:
– Кеша, бодрись! Мы должны через это пройти!
Иннокентий вздрагивал, оживал и делал еще несколько неуверенных шагов, осторожно ставя мосластые ноги, как верблюд, выбирая дорогу в горячем песке.
Наконец мы подошли к одноэтажному бетонному зданию, выкрашенному унылой грязно-зеленой краской. На пороге стояла озабоченная женщина лет сорока в черном платье. Увидев нас, она взглянула на часы, потом тревожно спросила:
– Вы к Нине Саввишне?
Я отрицательно помотала головой.
– Где же все?! – воскликнула женщина удивленно.
Я честно призналась, что не знаю, и мы вошли внутрь.
Внутри помещения стоял неповторимый отвратительный запах – запах формалина, увядающих цветов и еще чего-то ужасного. Собственно, наверное, смерти.
Зато здесь оказалось холодно, так что можно было немного отдохнуть от царящей в городе удушающей жары.
По стенам помещения были выставлены самые разные гробы – от простых сосновых, кое-как обитых голубым или красным ситцем, до роскошных палисандровых, с резными украшениями и ручками из полированной меди.
Тут же к нам подскочил местный сотрудник – юркий тип в несвежем белом халате, с воровато бегающими глазами.
– Вы гроб уже выбрали? – осведомился он. – У нас есть прекрасные гробы ВИП-качества. Натуральный палисандр, обит итальянским шелком ручной работы, внутри телевизор и мини-бар…
– Зачем покойнику телевизор и бар? – искренне удивилась я.
– Некоторые предпочитают самое высокое качество! Некоторым ничего не жаль для своих близких! Впрочем, если для вас это слишком дорого, могу предложить отличные образцы более дешевого ценового сегмента, превосходное сочетание цены и качества! Африканское дерево, обивка – индийский хлопок тончайшей выделки…
– Нет, нам не то… – попыталась я его остановить.
– Не то? – расстроился он, и тут я сказала, что мы приехали на опознание.
– Взрыв? – лаконично уточнил работник морга, разом утратив прежнюю живость и предупредительность.
– Да, – ответила я так же коротко.
– Пойдемте! – Он повел нас по короткому полутемному коридору.
Запах морга усилился.
Коридор закончился железной дверью. Похоронщик толкнул ее, и мы вошли в просторную комнату.
В этом помещении холод и запах смерти достигли своего апогея.
По всей комнате были расставлены столы-каталки, накрытые простынями. Под этими простынями угадывались очертания человеческих тел.
Служитель морга уверенно прошел между рядами каталок, остановился перед одной из них, приподнял край простыни.
Я увидела мертвенно-серую человеческую ногу с привязанной к пальцу биркой. Похоронщик справился с этой биркой и кивнул:
– Ваша!
Я услышала рядом какой-то странный звук и оглянулась.
Иннокентий вцепился в руку матери, лицо его побледнело, как у покойника, так что в морге ему было самое место. Зубы его стучали, отбивая дробь, как цирковые барабаны во время исполнения смертельного номера. Именно этот стук и привлек мое внимание.
– Кеша, бодрись! – повторила Вера Павловна свое заклинание. – Мы должны через это пройти!
– Не… не могу! – проблеял тот. – Не могу пройти!
– Ну, еще совсем немного!
– Ну что – будете опознавать? – нетерпеливо проговорил сотрудник морга.
Мы с Верой Павловной подхватили Иннокентия с двух сторон и подвели к каталке. Похоронщик откинул другой край простыни, предоставив нам возможность лицезреть труп, и деликатно отступил в сторону, чтобы не мешать нам предаваться скорби.
Признаюсь, мне не очень хотелось любоваться покойницей. Как-то никогда покойники не вызывали у меня положительных эмоций. Кроме того, я не видела Ирину при жизни, поэтому вряд ли смогла бы с уверенностью ее опознать. По этой причине я смотрела не на труп жены, а на живого мужа. Мне было интересно, как примет Иннокентий трагический факт ее смерти.
Принял он его как-то странно.
Вместо ожидаемых эмоций – горя, отчаяния, безысходности – я увидела на лице безутешного вдовца удивление, а потом обиду.
– Что вы мне подсунули! – воскликнул он наконец.
Только тогда я повернулась к трупу, чтобы посмотреть, что так взбодрило этого умирающего лебедя.
Тут меня ожидал сюрприз.
Неудивительно, что Иннокентий был возмущен.
На каталке лежал бомж сильно преклонного возраста.
Он зарос седыми неопрятными волосами так густо, что был виден только нос – огромный, но не красный и не сизый, а свинцово-серый, как Нева в плохую погоду.
– Гражданин! – окликнула я сотрудника морга. – Вы что-то перепутали. Этот покойник явно не наш.
– Не может быть! – проговорил похоронщик. Он снова подошел к каталке, взглянул на бирку и пожал плечами:
– Все верно, номер девяносто шесть…
– Но это точно не моя жена! – возмущенно воскликнул Иннокентий.
Вдруг лицо похоронщика посветлело:
– А, вы правы, она вверх ногами! Это номер шестьдесят девять! Значит, ваша покойница в другом конце…
Он снова накрыл незадачливого покойника простыней и шустро перебежал к другой каталке. Снова сверившись с биркой, повернулся к нам и проговорил жизнерадостным голосом, совершенно неуместным в этих мрачных стенах:
– Ну, теперь точно ваша!
На этот раз я решила взглянуть на покойницу, чтобы исключить очередную ошибку.
Сотрудник морга откинул край простыни. То, что я увидела, напоминало кадр из фильма ужасов: жутко изуродованное, обгоревшее лицо в обрамлении черных опаленных волос. Вдобавок к ужасному виду от трупа исходил отвратительный запах горелого мяса и паленых волос.
