– Ссоры бывали?
Опять улыбка и покачивание головой.
– Право, не знаю, инспектор. Их часть дома полностью
отделена от нашей.
– Она была очень дружна с мистером Лоуренсом Брауном, не так
ли?
Магда Леонидис приняла холодный вид. Широко раскрытые глаза
ее с упреком уставились на Тавернера.
– Я не думаю, – проговорила она с достоинством, – что вы
вправе задавать мне подобные вопросы. Бренда дружески относилась ко всем. Она
вообще дружелюбно настроена к людям.
– Нравится вам мистер Лоуренс Браун?
– Он очень тихий. Очень милый, но его почти не замечаешь. Я
его вообще редко вижу.
– Он преподает хорошо?
– По-видимому. Меня это мало касается. Филип, по-моему,
вполне доволен.
Тавернер прибегнул к тактике внезапного нападения:
– Мне неприятно вас об этом спрашивать, но как по-вашему –
существовали между ним и миссис Брендой Леонидис любовные отношения?
Магда с величественным видом поднялась:
– Я никогда не замечала ничего подобного. Мне кажется,
инспектор, такого рода вопросы вы не должны задавать мне. Все-таки она была
женой моего свекра.
Я чуть не зааплодировал.
Старший инспектор тоже поднялся.
– Скорее вопрос к слугам? – заметил он вопросительно.
Магда промолчала.
Сказав: «Спасибо, миссис Леонидис», – инспектор удалился.
– Радость моя, ты была великолепна, – горячо похвалила мать
София.
Магда задумчиво покрутила завиток за правым ухом и
посмотрелась в зеркало.
– Д-да, – согласилась она. – Пожалуй, сыграно верно.
София перевела взгляд на меня:
– А вам разве не надо идти с инспектором?
– Послушай, София, как мне себя…
Я запнулся. Не мог же я спросить ее прямо так, при ее
матери, какая мне отводится роль. Магда Леонидис до сей поры не проявила ни
малейшего любопытства к моей персоне – пока что я ей пригодился только как
свидетель ее эффектной реплики под занавес о дочерях. Я мог быть репортером,
женихом ее дочери, или незаметным сотрудником полиции, или даже гробовщиком –
для Магды Леонидис все эти люди составляли публику.
Поглядев вниз, себе на ноги, миссис Леонидис с
неудовольствием сказала:
– Эти туфли сюда не подходят. Они легкомысленны.
Повинуясь повелительному кивку Софии, я поспешил вслед за
Тавернером. Я нагнал его в большом холле, как раз когда он взялся за ручку
двери, ведущей к лестнице.
– Иду к старшему брату, – пояснил он.
Я без дальнейших околичностей изложил ему свои проблемы:
– Послушайте, Тавернер, в конце концов – кто я такой?
– Что вы имеете в виду? – удивился он.
– Что я тут делаю? Предположим, меня спросят, и что я
отвечу?
– А-а, понятно. – Он подумал. Потом улыбнулся: – А вас
кто-нибудь уже спрашивал?
– Н-нет.
– Ну так и оставьте все как есть. «Не объясняй ничего» –
отличный девиз. Особенно в доме, где такая неразбериха. У всех полно своих
забот и опасений, им не до расспросов. Ваше присутствие будет восприниматься
как должное постольку, поскольку вы уверены в себе. Говорить, когда тебя не
спрашивают, большая ошибка. Так, а теперь откроем дверь и поднимемся по
лестнице. Ничего не заперто. Вы, конечно, понимаете, что вопросы, которые я им
задаю, – сплошная чепуха. Да наплевать мне, кто из них был дома, а кого не было
и кто где в тот день находился…
– Так зачем же…
– Затем, что это мне позволяет взглянуть на них, составить о
каждом мнение, послушать, что они скажут, – а вдруг кто-то ненароком даст мне
ключ. – Он на секунду замолчал, потом понизил голос: – Голову даю на отсечение,
миссис Магда Леонидис могла бы сболтнуть что-нибудь важное.
– Да, но насколько это было бы надежно?
– Совсем ненадежно, но могло бы дать толчок к расследованию
в новом направлении. У всех в этом проклятом доме было сколько угодно удобных
случаев и способов это сделать. Мне не хватает мотива.
Наверху доступ в правое крыло преградила запертая дверь. На
ней висел медный молоток, и инспектор послушно постучал.
В то же мгновение дверь с силой распахнулась. Мужчина,
который открыл ее, очевидно, как раз собирался выйти. Это был неуклюжий широкоплечий
гигант, волосы у него были темные, взъерошенные, лицо донельзя уродливое и в то
же время приятное. При виде нас он тут же со смущенным видом отвел глаза –
привычка, нередко свойственная честным, но застенчивым людям.
– Ох, боже мой, – пробормотал он, – заходите. Сделайте
одолжение. Я как раз уходил… но неважно. Проходите в гостиную. Сейчас приведу
Клеменси… ах, ты уже здесь, дорогая. Это старший инспектор Тавернер. Он… Где же
сигареты? Погодите минутку. С вашего разрешения… – Он налетел на ширму, нервно
пробормотал: «Прошу прощения» – и выскочил из комнаты. Словно вылетел огромный
шмель, оставив позади себя тишину.
Миссис Роджер Леонидис продолжала стоять у окна. Меня сразу
же заинтриговала ее личность и атмосфера комнаты. В том, что это была ее
комната, у меня не возникло никаких сомнений.
Стены были выкрашены в белый цвет, настоящий белый, а не тот
цвет слоновой кости или бледно-кремовый, какой обычно подразумевается под
словом «белый», когда речь идет об отделке дома. Картины отсутствовали, лишь
над камином висела одна – геометрическая фантазия из темно-серых и темно-синих
треугольников. Минимум мебели, только самое необходимое, три-четыре стула,
столик со стеклянным верхом, небольшая книжная полка. Никаких украшений. Свет,
простор, воздух. Комната являла собой полную противоположность нижней гостиной,
сплошь заставленной парчовой мебелью и цветами. И миссис Роджер Леонидис
разительно отличалась от миссис Филип Леонидис. Чувствовалось, что в Магде
Леонидис заключается несколько женщин одновременно и в любой момент может
проявиться любая из них. Но Клеменси Леонидис, убежден, неизменно оставалась
сама собой. Женщина с ярко выраженной индивидуальностью. На вид ей было около
пятидесяти. Седые, очень коротко подстриженные на итонский манер волосы так
красиво росли на ее изящной голове, что эта стрижка, всегда казавшаяся мне
уродливой, не безобразила ее. Умное, тонкое лицо, какой-то особенно пытливый
взгляд светло-серых глаз. Простое темно-красное шерстяное платье изящно
облегало ее стройную фигуру.
