– У меня тут полный ералаш. Я начал разбирать завалы.
Уничтожаю старые бумаги. Скажите, когда хватит.
Инспектор от выпивки отказался.
– Вы должны меня извинить, – продолжал Роджер. Он принес мне
стакан и, наливая, говорил с Тавернером, повернув назад голову: – Я не мог
совладать с собой.
Он с виноватым видом оглянулся на дверь, но Клеменси
Леонидис в комнате не было.
– Редкая женщина, – сказал он. – Я имею в виду мою жену. Все
это время она держится великолепно – великолепно! Не могу выразить, как я
восхищаюсь ею. Она пережила тяжелый период – ужасающий. Еще до того, как мы
поженились. Ее первый муж был прекрасный человек – прекрасной души, я имею в
виду. Но очень хрупкого здоровья, туберкулез, сами понимаете. Он занимался
важной исследовательской работой по кристаллографии, если не ошибаюсь. Работой,
мало оплачиваемой и требующей большой затраты сил. Но он не хотел отступаться.
Она работала как вол, фактически содержала его и все это время знала, что он
умирает. И ни одной жалобы, ни намека на усталость. Она всегда повторяла, что
счастлива. Потом он умер, и она очень тяжело переживала его смерть. В конце
концов она согласилась выйти за меня замуж. Я был так рад дать ей немного покоя
и счастья. Мне хотелось, чтобы она оставила институт, но она, разумеется,
считала своим долгом продолжать работать – еще шла война. Но и сейчас она
испытывает потребность в работе. И она чудесная жена, о лучшей и мечтать
нельзя. Господи, как мне повезло! Я на все для нее готов.
Тавернер ответил что-то приличествующее. Затем принялся за
свои обычные расспросы: когда он услыхал, что отцу плохо?
– За мной прибежала Бренда. Отцу стало плохо, она сказала,
что у него какой-то приступ. Всего полчаса назад я сидел с моим дорогим отцом.
И все было в порядке. Я бросился к нему. Лицо у него посинело, он задыхался. Я
кинулся вниз, к Филипу. Филип позвонил доктору. Я… мы ничего не могли поделать.
Я, конечно, тогда и думать не думал, что тут какие-то фокусы. Фокусы? Я сказал
– фокусы? Господи, ну и слово выбрал.
С некоторым трудом мы с Тавернером выбрались наконец из
насыщенной эмоциями атмосферы роджеровской комнаты и очутились опять на
площадке лестницы.
– Уф! – с облегчением вздохнул Тавернер. – Какой контраст по
сравнению с другим братцем. – И добавил без особой последовательности: –
Занятно, как комнаты много говорят об их обитателях.
Я согласился с ним, и он продолжал:
– И еще занятно, как люди подбирают себе партнеров.
Я не совсем понял, кого он имел в виду – Клеменси и Роджера
или Филипа и Магду. Его слова были равно применимы к обеим парам. И тем не
менее оба брака можно было отнести к разряду счастливых. Во всяком случае, брак
Роджера и Клеменси.
– Я бы не сказал, что он похож на отравителя, а вы как
считаете? – сказал Тавернер. – Так сразу на него не подумаешь. А впрочем,
никогда не угадаешь. Вот она больше подходит на эту роль. Она безжалостная.
Может, даже немного сумасшедшая.
И опять я согласился с ним.
– Правда, не думаю, – добавил я, – что она способна убить
только из-за того, что не одобряет чьих-то жизненных позиций. Но может быть,
если она ненавидела старика… Впрочем, не знаю, совершаются ли убийства просто
из одной только ненависти?
– Крайне редко, – отозвался Тавернер. – Сам я никогда с
такими случаями не сталкивался. Нет, думаю, нам надо держаться миссис Бренды.
Хотя, бог знает, найдем ли мы когда-нибудь доказательства.
Глава 8
Горничная отворила нам дверь в противоположное крыло. При
виде Тавернера у нее сделалось испуганное и в то же время слегка презрительное
выражение лица.
– Хотите видеть хозяйку?
– Да, пожалуйста.
Она провела нас в большую гостиную и оставила одних.
Размеры комнаты были те же, что и у гостиной под ней. Мебель
была обита плотным кретоном веселой расцветки, на окнах висели полосатые
шелковые портьеры. Над камином я увидел портрет, который буквально приковал мой
взгляд – и не только из-за мастерства художника, но также из-за
притягательности изображенного лица. Это был портрет старика в черной бархатной
скуфейке, с темными пронзительными глазами и головой, глубоко ушедшей в плечи.
Холст, казалось, излучал жизненную силу и энергию, исходившую от старика.
Сверкающие глаза глядели прямо в мои.
– Это он самый и есть, – проговорил инспектор Тавернер. –
Писал художник Огастес Джон. Личность, ничего не скажешь.
– Да, – согласился я, сознавая, что этот односложный ответ
не отражает моих впечатлений.
Теперь я понял, что имела в виду Эдит де Хевиленд, говоря,
что в доме без него пусто. Это был тот самый человек, который построил
скрюченный домишко, и теперь без него домишко утратил свой смысл.
– А вон его первая жена, портрет кисти Сарджента.
Я вгляделся в картину, висевшую в простенке между окнами.
Сарджент, как и на многих своих портретах, обошелся с оригиналом довольно
жестоко. Удлиненное лицо было, на мой взгляд, чрезмерно вытянутым и даже
немного, что называется, лошадиным, хотя и чувствовалось, что художник при этом
соблюдал верность натуре. Красивое лицо, но безжизненное. Неподходящая жена для
маленького энергичного деспота, ухмыляющегося с портрета над камином.
Дверь открылась, и вошел сержант Лэм.
– Слуг я опросил, как мог, сэр, – доложил он. – Но без
успеха.
Тавернер вздохнул.
Сержант Лэм достал записную книжку и уселся в дальнем конце
комнаты, чтобы не мешать.
Дверь снова отворилась, и появилась вторая жена Аристида
Леонидиса.
Черное, из очень дорогой ткани, просторное платье с закрытым
воротом и длинными, до запястий, рукавами окутывало ее всю. Она двигалась с
ленивой грацией, и траур ей, безусловно, шел. Лицо было хорошенькое, но
пресное. Довольно густые каштановые волосы были уложены чересчур затейливо. Она
напудрила и нарумянила лицо и накрасила губы, но видно было, что она недавно
плакала. На шее у нее была нитка очень крупного жемчуга, на одной руке – кольцо
с большим изумрудом, на другой – кольцо с громадным рубином.
И еще одно я заметил: она выглядела испуганной.
– Доброе утро, миссис Леонидис, – непринужденным тоном
приветствовал ее Тавернер. – Простите, что опять беспокою вас.
Она ответила невыразительным голосом:
– Наверное, этого не избежать.
– Должен вам сказать, миссис Леонидис, что, если вы хотите
пригласить вашего поверенного, это в порядке вещей.
