Я подвел итог своим впечатлениям о Магде. Ни в персикового
цвета неглиже, ни в сшитом на заказ дорогом костюме она не вызывала ассоциации
с Иезавелью, но я готов был поверить, что существуют и другие Магды, которых я
еще не видел.
– Возможно, и не очень подходит, – осторожно ответил я.
– Дедушка с самого начала говорил, что пьеса провалится. Он
говорил, что не станет вкладывать деньги в постановку всяких исторических
религиозных пьес. Он говорил, что кассового успеха она иметь не будет. Но мама
ужасно была увлечена. Мне-то пьеса, в общем, не очень понравилась. Совсем не
похоже на ту историю, которая в Библии. У мамы Иезавель была совсем не такая
скверная. Горячая патриотка и даже симпатичная. Скучища несусветная. В конце,
правда, все исправилось – ее выбросили из окна. Но псов не было, и ее не
сожрали. Жалко, правда? Мне как раз больше всего нравится место, где ее сжирают
псы. Мама говорит, что на сцену собак не выпустишь, а мне все-таки непонятно –
почему. Можно ведь взять дрессированных собак. – Жозефина с чувством
продекламировала: – «…И не нашли от нее ничего, кроме кистей рук».
[5]
А отчего
они не съели кисти рук?
– Понятия не имею.
– Кто бы подумал, что собаки так разборчивы. Наши так совсем
неразборчивы. Едят все, что попало.
Жозефина еще несколько минут размышляла над этой библейской
загадкой.
– Жалко, что пьеса провалилась, – заметил я.
– Да, мама жутко расстроилась. Рецензии в газетах были
просто кошмарные. Когда она их прочитала, она стала плакать, плакала весь день
и бросила поднос с завтраком в Гледис. Гледис отказалась от места. Очень было
весело.
– Я вижу, ты любишь драму, Жозефина, – заметил я.
– Вскрытие делали, – продолжала Жозефина, – чтобы узнать,
из-за чего дедушка умер. Для полиции это ЧП, но, по-моему, от этих букв только
путаница. ЧП еще значит «член парламента», правда? И еще «чистопородный
поросенок», – добавила она задумчиво.
– Тебе жаль дедушку? – спросил я.
– Не особенно. Я его не очень любила. Он мне не позволил
учиться на балерину.
– А тебе хотелось стать балериной?
– Да, и мама тоже хотела, чтобы я занималась, и папа был не
против, но дедушка сказал, что из меня проку не будет.
Она соскочила с ручки кресла на пол, скинула туфли и
попыталась встать на носки, или, как это говорится на профессиональном языке, –
на пуанты.
– Надевают, конечно, специальные туфли, – объяснила она, – и
все равно на концах пальцев иногда бывают жуткие нарывы. – Она снова влезла в
туфли и спросила небрежным тоном: – Нравится вам наш дом?
– Скорее нет.
– Наверное, его теперь продадут. Если только Бренда не
останется в нем жить. Да и дядя Роджер с тетей Клеменси теперь, наверное, не
уедут.
– А они собирались уехать? – Во мне проснулось любопытство.
– Да, они должны были уехать во вторник. Куда-то за границу.
На самолете. Тетя Клеменси купила новый чемодан, знаете – такие легкие, как
пух.
– А я и не слыхал, что они хотели ехать за границу.
– Да, никто не знал. Это был секрет. Они договорились никому
до отъезда не говорить и собирались оставить дедушке записку. Но, конечно, не
прикалывать к подушечке для иголок. Так только в старомодных романах делают
жены, когда уходят от мужей. Сейчас это выглядело бы глупо, ни у кого теперь
нет подушечек для иголок.
– Да, разумеется. Жозефина, а ты не знаешь, почему дядя
Роджер хотел… уехать?
Девочка бросила на меня искоса хитрый взгляд:
– Знаю. Это имеет отношение к фирме дяди Роджера в Лондоне.
Я не уверена, но думаю, он что-то прикарманил.
– Откуда ты это взяла?
Жозефина подошла поближе и засопела мне прямо в лицо:
– В тот день, когда дедушку отравили, дядя Роджер
долго-предолго сидел с ним взаперти. Они говорили, говорили… Дядя Роджер все
повторял, что он всегда был никчемный, и подвел дедушку, и что дело не в самих
деньгах, а в сознании, что он оказался недостоин дедушкиного доверия. Он был в
жутком состоянии.
Я глядел на Жозефину, и меня обуревали смешанные чувства.
– Жозефина, – сказал я, – тебе никогда не говорили, что
подслушивать под дверью нехорошо?
Жозефина энергично закивала:
– Конечно, говорили. Но ведь если хочешь что-то узнать,
приходится подслушивать. Спорим, что старший инспектор Тавернер тоже
подслушивает. Вы не думаете?
Я представил себе эту картину. Жозефина запальчиво
продолжала:
– И во всяком случае, тот, который в замшевых ботинках,
точно подслушивает. Они роются в чужих столах, читают чужие письма и разузнают
чужие секреты. Но только они очень глупые! Они не знают, где искать!
Жозефина говорила все это с чувством превосходства. А я был
так недогадлив, что пропустил намек мимо ушей. Малоприятная девочка продолжала:
– Мы с Юстасом много чего знаем, но я знаю больше, чем он. И
ему не скажу. Он говорит, будто женщина не может стать сыщиком. А я говорю,
может. Я все запишу в записную книжку, а потом, когда полиция окончательно
станет в тупик, я явлюсь и скажу: «Я вам открою, кто убийца».
– Ты читаешь много детективов, Жозефина?
– Горы.
– Ты, очевидно, думаешь, что знаешь, кто убил дедушку?
– Да, думаю. Но мне не хватает еще нескольких улик. –
Помолчав, она добавила: – Старший инспектор Тавернер считает, что убила дедушку
Бренда, верно? Или Бренда с Лоуренсом вместе, потому что они влюблены друг в
друга.
– Ты не должна говорить таких вещей, Жозефина.
– Почему? Они же влюблены.
– Не тебе об этом судить.
– Почему? Они пишут друг другу любовные письма.
– Жозефина! Откуда ты это знаешь?
– Я читала. Ужас какие сентиментальные. Но Лоуренс такой и
есть. Струсил и на войну не пошел. Сидел в подвалах и топил котлы. Когда над
нами пролетали всякие самолеты-снаряды, он весь зеленел, прямо зеленый делался.
Нас с Юстасом это очень смешило.
Не знаю, что бы я на это сказал, но в эту минуту к дому
подъехала машина. В мгновение ока Жозефина очутилась у окна и прижала курносый
нос к стеклу.
