И тогда я ему рассказал, что София говорила про жестокость,
которая сидит в каждом члене их семьи. Отец заинтересовался.
– Твоя девушка, пожалуй, права, тут что-то есть, – заметил
он. – В большинстве семей имеется какой-то дефект, слабое место. С одной
слабостью человек, как правило, справляется, но с двумя разными – нет.
Наследственность – занятная штука. Возьми, к примеру, безжалостность де
Хевилендов и беспринципность – назовем так – Леонидисов. В де Хевилендах ничего
худого нет, так как они не беспринципные. А в Леонидисах нет, потому что они не
злые. Но вообрази себе потомка, который унаследует обе черты – безжалостность и
беспринципность. Понимаешь, что я хочу сказать?
Это был новый для меня ракурс.
– Насчет наследственности не ломай себе голову, не стоит, –
посоветовал отец. – Тема слишком сложная, да и каверзная. Нет, мой мальчик,
отправляйся-ка просто туда и дай им всем выговориться. Твоя София абсолютно
права в одном: ни ей, ни тебе не годится ничего, кроме правды. Вы должны знать
определенно. – И он добавил, когда я уже выходил из комнаты: – Не забывай о
девочке.
– О Жозефине? То есть не дать ей заподозрить, чем я
занимаюсь?
– Нет. Я хотел сказать, присматривай за ней. Не хватает еще,
чтобы с ней что-нибудь случилось.
Я непонимающе взглянул на него.
– Ну что же тут, Чарльз, непонятного. По дому где-то бродит
хладнокровный убийца. А это дитя явно знает почти все, что там происходит.
– Да, она действительно все знала про Роджера, хоть и сделала
неправильный вывод, решив, что Роджер мошенник. Рассказ ее о подслушанном как
будто вполне точен.
– Да-да. Свидетельства детей всегда самые точные. Я бы
всегда охотно полагался на их показания. Но для суда они не годятся. Дети не
выдерживают прямых вопросов, мямлят, выглядят несмышленышами и твердят «не
знаю». Но они на высоте, когда получают возможность порисоваться. Именно это и
проделывала перед тобой девчонка – рисовалась. Ты выудишь из нее что-нибудь
еще, если будешь продолжать в том же духе. Не задавай ей вопросов. Притворись,
будто думаешь, что она ничего не знает. Это ее подстегнет. – Он добавил: – Но
присматривай за ней. Она может знать чересчур много, и убийца вдруг почувствует
себя в опасности.
Глава 13
Я ехал в скрюченный домишко – как я про себя его называл – с
чувством некоторой вины. Хотя я честно пересказал Тавернеру все откровения
Жозефины насчет Роджера, однако умолчал о том, что, по ее словам, Бренда и
Лоуренс Браун писали друг другу любовные письма.
В свое оправдание я убеждал себя, что это всего лишь детские
фантазии и верить им нет никаких оснований. На самом-то деле мне не хотелось
давать в руки полиции лишние улики против Бренды Леонидис. У меня вызывал
острое чувство жалости драматизм ее положения в доме – в окружении враждебно
настроенного семейства, которое единым фронтом сплотилось против нее. И если
письма существуют, их наверняка отыщет Тавернер с его блюстителями порядка. Мне
совсем не улыбалась мысль стать источником новых подозрений насчет женщины, и
без того находящейся в трудной ситуации. Кроме того, она клятвенно заверила
меня, что между нею и Лоуренсом ничего не было. И я склонен был верить больше
ей, чем этому зловредному гному Жозефине. Сама ведь Бренда сказала, что у
Жозефины не все «винтики на месте».
Я, однако, был склонен думать, что с винтиками у Жозефины
все в порядке. Уж очень умно поблескивали черные бусинки ее глаз.
Я заранее позвонил Софии и спросил, могу ли я снова
приехать.
– Ну конечно, приезжай, – ответила она.
– Как дела?
– Не знаю. Видимо, все нормально. Они все еще шарят повсюду.
Но что они ищут?
– Понятия не имею.
– Мы все тут стали очень нервными. Приезжай поскорее. Я
должна выговориться, иначе совсем свихнусь.
Я обещал тотчас же приехать.
Мое такси остановилось у входа – вокруг не было ни души. Я
расплатился с шофером, и он сразу же укатил. Я стоял в нерешительности, не
зная, что лучше – позвонить или войти без звонка. Наружная дверь была не
заперта.
Я все еще раздумывал, когда вдруг услышал за спиной легкий
шорох и быстро повернул голову. Жозефина… Лицо ее было наполовину скрыто
большим яблоком. Она стояла в проходе живой тисовой изгороди и смотрела на
меня.
Как только я повернул голову, она попятилась.
– Привет, Жозефина!
Она ничего не ответила и скрылась за изгородью. Я пересек
дорожку и пошел за ней. Она сидела на грубо сколоченной неудобной скамье у
пруда с золотыми рыбками, болтала ногами и грызла яблоко. Из-за круглого
румяного яблока глаза глядели хмуро и даже, как мне показалось, враждебно.
– Видишь, я снова здесь, – сказал я.
Это была жалкая попытка завязать разговор, но ее упорное
молчание и немигающий взгляд действовали мне на нервы.
Она это уловила чутьем первоклассного стратега и снова
промолчала.
– Вкусное яблоко? – спросил я.
На сей раз я удостоился ответа, хотя и крайне
немногословного.
– Как вата, – сказала она.
– Сочувствую. Терпеть не могу ватных яблок.
– А кто их любит?
В голосе ее было презрение.
– Почему ты не ответила мне, когда я с тобой поздоровался?
– Не хотела.
– Почему не хотела?
Она убрала яблоко от лица, чтобы до меня как можно яснее
дошел смысл сказанных ею слов.
– Вы сюда ходите, чтобы ябедничать полиции.
Я был застигнут врасплох.
– Ты… ты имеешь в виду…
– Дядю Роджера.
– Но с ним все в порядке, – успокоил я ее. – Все в полном
порядке. Они знают, что он ничего дурного не делал… то есть я хочу сказать, он
не растратил ничьих денег. И вообще ничего плохого не совершил.
Жозефина смерила меня уничтожающим взглядом.
– Какой вы глупый, – сказала она в сердцах.
– Прошу прощения.
– Я и не думала беспокоиться о дяде Роджере. Просто в
детективах никто так не делает. Разве вы не знаете, что полиции никогда ничего
не говорят до самого конца?
– Теперь дошло. Прости меня, Жозефина. Я виноват.
– Еще бы не виноват, – сказала она с упреком. – Я ведь вам
доверяла.
