Я извинился в третий раз, после чего она как будто
смягчилась и снова принялась грызть яблоко.
Я сказал:
– Полиция все равно бы дозналась. Ни тебе… ни даже мне не
удалось бы долго держать все это в секрете.
– Потому что он обанкротится?
Жозефина, как обычно, была в курсе всех дел.
– Думаю, этим кончится.
– Они сегодня собираются это обсуждать. Папа, мама, дядя
Роджер и тетя Эдит. Тетя Эдит хочет отдать Роджеру свои деньги – только пока их
у нее нет. А папа, наверное, не даст. Он говорит, что если Роджер попал
впросак, винить в этом он должен только самого себя и бессмысленно бросать
деньги на ветер. Мама даже слышать про это не желает. Она хочет, чтобы папа
вложил деньги в «Эдит Томпсон». Вы слыхали про Эдит Томпсон? Она была замужем,
но не любила мужа. Она была влюблена в одного молодого человека, его звали
Байуотерс. Он сошел на берег с корабля и после театра пробрался какой-то
улочкой и всадил нож ему в спину.
Я еще раз подивился необыкновенной осведомленности Жозефины,
а также артистизму, с каким она (если не обращать внимания на некоторую
неясность в расстановке местоимений) изложила буквально в двух словах основные
вехи драмы.
– Звучит-то это все хорошо, – сказала она, – но в пьесе, мне
кажется, все будет совсем не так. Будет опять как в «Иезавели». Как бы мне
хотелось узнать, почему собаки не отгрызли Иезавели кисти рук, – сказала она со
вздохом.
– Жозефина, ты говорила мне, что знаешь почти наверняка, кто
убийца.
– Ну и что из этого?
– Кто же он?
Она облила меня презрением.
– Понимаю, – сказал я. – Оставляем все до последней главы? И
даже если я пообещаю ничего не говорить инспектору Тавернеру?
– Мне не хватает нескольких фактов, – заявила она, швырнув в
пруд сердцевину яблока, а затем добавила: – Но в любом случае вам я ничего не
скажу. Если уж хотите знать, вы – Ватсон.
Я проглотил оскорбление.
– Согласен, – сказал я. – Я – Ватсон. Но даже Ватсону
сообщали данные.
– Сообщали что?
– Факты. И после этого он делал неверные выводы на основании
этих фактов. Представляешь, как это смешно, если я буду делать неверные выводы.
Минуту она боролась с искушением, а затем решительно
затрясла головой:
– Нет, не скажу. И вообще мне не так уже нравится Шерлок
Холмс. Ужасно все старомодно. Они еще ездили в двухколесных экипажах.
– Ну, а как насчет писем?
– Каких писем?
– Которые писали друг другу Лоуренс Браун и Бренда.
– Я это выдумала.
– Я тебе не верю.
– Правда, выдумала. Я часто выдумываю разные вещи. Мне так
интереснее.
Я пристально посмотрел на нее. Она не отвела взгляда.
– Послушай, Жозефина, в Британском музее есть человек,
который прекрасно знает Библию. Что, если я спрошу у него, почему собаки не
отгрызли кисти рук Иезавели? Тогда ты расскажешь мне про письма?
На этот раз колебания были долгими.
Где-то совсем рядом неожиданно хрустнула ветка.
– Нет, все равно не скажу, – окончательно решила она.
Мне ничего не оставалось, как признать поражение. Я
вспомнил, к сожалению слишком поздно, совет моего отца.
– Понимаю, это просто такая игра, – сказал я. – На самом
деле ты ничего не знаешь.
Она сверкнула глазами, но не поддалась на мою приманку.
Я поднялся:
– А теперь я должен поискать Софию. Пошли!
– Я останусь здесь, – запротестовала она.
– Нет, ты пойдешь со мной.
Я без церемоний дернул ее за руку и заставил встать. Она с
удивлением смотрела на меня, видимо намереваясь оказать сопротивление, но потом
вдруг сдалась даже с какой-то кротостью, потому, я думаю, что ей не терпелось
узнать, как отреагируют домашние на мое присутствие.
Почему я так стремился увести ее? Я не мог сразу ответить на
этот вопрос. Догадка пришла, только когда мы вошли в дом.
Виной всему была неожиданно хрустнувшая ветка.
Глава 14
Из большой гостиной доносился шум голосов. Я постоял у
двери, но, так и не решившись войти, повернулся и пошел по длинному коридору.
Повинуясь какому-то непонятному импульсу, я толкнул обитую сукном дверь. За ней
был темный проход, но вдруг в конце его распахнулась еще одна дверь, и я увидел
просторную ярко освещенную кухню. На пороге стояла старая женщина – дородная,
грузная старуха. Вокруг ее весьма обширной талии был повязан белоснежный
крахмальный фартук. Как только я взглянул на нее, я понял, что все в порядке в
этом мире. Такое чувство всегда возникает при виде доброй нянюшки. Мне уже
тридцать пять, но у меня появилось ощущение, что я четырехлетний мальчуган,
которого обласкали и утешили.
Насколько я знал, няня никогда раньше меня не видела, но это
ей, однако, не помешало сразу сказать:
– Вы ведь мистер Чарльз? Заходите на кухню, я вам чаю налью.
Кухня была просторная и необыкновенно уютная. Я сел за
большой стол в центре, и няня принесла мне чаю и на тарелочке два сладких
сухарика. Теперь я окончательно почувствовал себя в детской. Все стало на свои
места, и куда-то ушел страх перед чем-то темным и непонятным.
– Мисс София обрадуется, что вы приехали, – сказала няня. –
Она последнее время перевозбуждена. Все они какие-то перевозбужденные, –
добавила она с явным осуждением.
Я обернулся:
– А где Жозефина? Она пришла вместе со мной.
Няня прищелкнула языком, выражая свое неодобрение:
– Подслушивает где-нибудь под дверью и пишет в своей
дурацкой книжке. Она с ней не расстается. Давно пора отправить ее в школу,
играла бы там с детьми, такими же, как она. Я не раз говорила об этом мисс
Эдит, и она соглашалась, но хозяин все доказывал, что ей лучше всего здесь.
– Он, наверное, души в ней не чает.
– Да, он ее очень любил. Он их всех любил.
Я взглянул на нее с удивлением, не понимая, почему
привязанность Филипа к своему потомству няня так упорно относит к прошлому. Она
увидела мое недоумение и, слегка покраснев, сказала:
