– Когда я говорю «хозяин», я имею в виду старого мистера
Леонидиса.
Прежде чем я успел что-то ответить, дверь распахнулась и в
кухню вошла София.
– Чарльз! – удивленно воскликнула она и тут же добавила: –
Няня, как я рада, что он приехал.
– Я знаю, родная.
Няня собрала кучу горшков и кастрюль и унесла их в моечную,
плотно закрыв за собой дверь.
Я вышел из-за стола и, подойдя к Софии, крепко прижал ее к
себе.
– Сокровище мое, ты дрожишь. Что случилось?
– Я боюсь, Чарльз, я боюсь.
– Я тебя люблю. Если бы я только мог увезти тебя отсюда…
Она отвернулась и покачала головой:
– Это невозможно. Через все это мы должны пройти. Но знаешь,
Чарльз, есть вещи, которые мне трудно вынести. Мне ужасно думать, что кто-то в
этом доме, кто-то, с кем я каждый день встречаюсь и разговариваю, хладнокровный
и расчетливый убийца…
Я не знал, что ей на это ответить. Такого человека, как
София, трудно было отвлечь или утешить ничего не значащими словами.
– Если бы только знать… – сказала она.
– Да, это главное.
– Знаешь, Чарльз, что меня больше всего пугает? – Голос ее
понизился почти до шепота. – Что мы можем так никогда и не узнать…
Я легко мог себе представить, что это был бы за кошмар… И в
то же время ясно отдавал себе отчет, что мы, вполне может статься, не узнаем,
кто убил старика Леонидиса.
Я вспомнил вопрос, который все время хотел задать Софии.
– Скажи мне, пожалуйста, сколько человек здесь в доме знали
про эти глазные капли? О том, что дед ими пользуется, и о том, что они ядовиты.
И какая доза эзерина считается смертельной?
– Я понимаю, куда ты клонишь, Чарльз, но не старайся. Дело в
том, что мы все знали.
– Знали вообще, насколько я понимаю, но кто мог конкретно…
– Все мы знали вполне конкретно. Однажды после ленча мы пили
у деда кофе – он любил, когда вокруг собиралась вся семья. Его тогда очень
беспокоили глаза, и Бренда достала эзерин, чтобы накапать ему в оба глаза, и
тут Жозефина – она ведь всегда задает вопросы по всем поводам и без повода –
спросила, почему на пузырьке написано: «Капли для глаз. Наружное». Дед
улыбнулся и сказал: «Если бы Бренда ошиблась и впрыснула мне эзерин вместо
инсулина, я бы глубоко вздохнул, посинел и умер, потому что сердце у меня не
очень крепкое». Жозефина даже ахнула от удивления. А дед добавил: «Так что надо
следить, чтобы Бренда не вколола мне эзерин вместо инсулина. Так ведь?»
София сделала небольшую паузу, а затем сказала:
– И все мы это слышали. Слышали своими ушами. Теперь тебе
ясно?
Да, теперь мне было ясно. У меня давно в голове засела мысль
о том, что нам недостает каких-то конкретных доказательств. Теперь, после
рассказа Софии, у меня сложилось впечатление, что старый Леонидис своими руками
вырыл себе яму. Убийце не пришлось ничего замышлять, планировать, придумывать.
Простой и легкий способ прикончить человека был предложен самой жертвой.
Я перевел дыхание. София, угадав мою мысль, сказала:
– Да, все это чудовищно, тебе не кажется?
– Ты знаешь, София, на какие размышления это меня наводит?
– На какие?
– Что ты была права и это не Бренда. Она не могла
воспользоваться этим способом, зная, что вы все слышали и наверняка бы
вспомнили.
– Не уверена. Она, мне кажется, не слишком сообразительна.
– Но не настолько, чтобы не сообразить в данном случае, –
возразил я. – Нет, это не могла сделать Бренда.
София отодвинулась от меня.
– Тебе очень не хочется, чтобы это была Бренда, правда? – сказала
она.
Что должен был я ответить на это? Что я не мог… просто не
мог твердо заявить: «Да, надеюсь, что это Бренда».
Почему не мог? Что мне мешало? Чувство, что Бренда одна
противостоит враждебности вооружившегося против нее мощного клана Леонидисов?
Рыцарство? Жалость к более слабому и беззащитному? Я вспомнил, как она сидела
на диване в дорогом трауре… вспомнил безнадежность в голосе. И страх в глазах.
Няня вовремя появилась из моечной. Не знаю, почувствовала ли она напряженность,
возникшую между нами.
– Опять про убийство и всякие страсти, – сказала она
неодобрительно. – Послушайтесь меня, выкиньте все это из головы. Грязное это
дело, и пусть полиция им занимается – это их забота, не ваша.
– Няня, неужели ты не понимаешь, что у нас в доме убийца?…
– Глупости какие, мисс София! Терпения у меня на вас не
хватает. Да ведь наружная дверь всегда открыта – все двери настежь, ничего не
запирается. Заходите, воры и грабители…
– Но это не грабитель, ничего ведь не украли. И зачем
грабителю понадобилось отравить кого-то?
– Я не сказала, что это был грабитель, мисс София. Я только
сказала, что все двери нараспашку. Любой заходи. Я-то думаю, это коммунисты.
Няня с довольным видом тряхнула головой.
– С чего вдруг коммунистам убивать бедного деда?
– Говорят, они повсюду влезут. Где какая заваруха, ищи их
там. А если не коммунисты, так, значит, католики, помяни мое слово. Они как эта
вавилонская блудница.
И с гордым видом человека, за которым осталось последнее
слово, няня снова скрылась за дверью моечной.
Мы с Софией рассмеялись.
– Узнаю добрую старую протестантку, – сказал я.
– Да, похожа. Ну а теперь, Чарльз, пойдем. Пойдем в
гостиную. Там нечто вроде семейного совета. Он намечался на вечер, но начался
стихийно.
– Наверное, мне лучше не встревать.
– Ты ведь собираешься войти в нашу семью. Вот и посмотри,
какова она без прикрас.
– А о чем идет речь?
– О делах Роджера. Ты, по-моему, уже в курсе. Но с твоей
стороны безумие думать, что Роджер мог убить деда, Роджер обожал его.
– Я в общем-то не думаю, что это Роджер. Я считал, что это
могла сделать Клеменси.
– Только потому, что я навела тебя на эту мысль. Но ты и тут
ошибаешься. По-моему, Клеменси плевать на то, что Роджер потеряет все деньги.
Она, мне кажется, даже обрадуется. У нее довольно своеобразная страсть не иметь
никакой собственности. Пойдем.
