– Кто-нибудь брал его в руки?
– Нет, – сказала София. – Я никому не дала его трогать.
– Правильно сделали. Кто ее нашел?
– Я. Она не пришла обедать к часу. Няня долго звала ее.
Приблизительно за четверть часа до обеда она проскочила через кухню во двор.
Няня сказала: «Скачет с мячиком или опять качается на двери». Я сказала, что
сама приведу ее.
Воспользовавшись паузой, Тавернер спросил:
– Вы говорили, она часто там играла. Кто об этом знал?
– По-моему, все в доме знали.
– А кто, кроме нее, заходит в эту прачечную? Садовник?
– Вряд ли кто-то сюда заходит.
– Дворик из дома не просматривается, – заключил Тавернер. –
Кто угодно мог проскользнуть сюда из дома или же обойти здание с фасадной
стороны и устроить эту ловушку. Но она ненадежная…
Не отрывая внимательного взгляда от двери, он еще раз
осторожно покачал ее.
– Никакой гарантии. Или попадет или пролетит мимо. Скорее
всего, мимо, но девочке не повезло, на сей раз эта штука попала.
София поежилась.
Он поглядел на пол. На нем были какие-то царапины.
– Похоже, что кто-то предварительно тут экспериментировал…
чтобы проверить, куда эта штука упадет… Звук до дома не долетал, конечно.
– Нет, мы ничего не слышали. Нам, естественно, в голову не
пришло беспокоиться о ней, пока я не пришла и не обнаружила ее здесь – она
лежала распростертая, вниз лицом. – Голос Софии слегка дрогнул. – Волосы в
крови.
– Это ее шарф? – Тавернер указал на лежащий на полу
шерстяной клетчатый шарф.
– Да.
Обернув руку шарфом, Тавернер осторожно поднял с полу кусок
мрамора.
– На нем могут быть отпечатки, – сказал он без особой
надежды. – Но вероятнее всего, тот, кто это сделал, соблюдал осторожность. Что
вы разглядываете? – обратился он ко мне.
Я смотрел на стул со сломанной спинкой. Он стоял среди
старого хлама, и на его сиденье были комочки свежей земли.
– Любопытно, – пробормотал Тавернер. – Кто-то вставал на
стул грязными подошвами. Интересно, для чего.
Он в раздумье покачал головой:
– Сколько было времени, когда вы ее нашли, мисс Леонидис?
– Должно быть, минут пять второго.
– И ваша няня видела, как она шла из кухни во двор двадцатью
минутами раньше. Известно, кто последний до этого заходил в прачечную?
– Понятия не имею. Может быть, сама Жозефина. Я знаю, что
она качалась на двери утром после завтрака.
Тавернер кивнул:
– Это означает, что в этот промежуток, после того как она
ушла оттуда и до без четверти час, кто-то смастерил ловушку. Вы сказали, что
этот кусок мрамора – подпорка от наружной двери. Не помните, когда она оттуда
исчезла?
София покачала головой:
– Дверь сегодня не открывали весь день. Слишком холодно.
– Не помните ли вы, кто где был сегодня утром?
– Я выходила пройтись. У Юстаса и Жозефины до половины
первого были уроки с перерывом в половине одиннадцатого. Отец, мне кажется, все
утро провел в библиотеке.
– А ваша мать?
– Она выходила из спальни, когда я пришла с прогулки, – это
было примерно в четверть первого. Раньше она не встает.
Мы вернулись обратно в дом. Я последовал за Софией в
библиотеку. Филип, бледный, осунувшийся, сидел, как обычно, в кресле, а Магда,
приткнувшись к его коленям, тихо плакала.
София спросила:
– Не звонили из больницы?
Филип отрицательно покачал головой.
Магда зарыдала:
– Почему они не разрешили мне поехать с ней? Моя крошка, моя
смешная маленькая уродинка. А я еще называла ее найденышем, она так сердилась.
Как я могла быть такой жестокой? И теперь она умрет, я знаю, она умрет…
– Успокойся, дорогая, – сказал Филип. – Прошу тебя,
успокойся.
Я почувствовал, что я лишний в этой сцене семейных
треволнений. Я незаметно вышел и отправился искать няню. Она сидела на кухне и
горько плакала.
– Это бог меня наказал, мистер Чарльз, за все плохое, что я
о ней думала. Бог меня наказал, не иначе.
Я даже не пытался истолковать, что она имела в виду.
– Порча какая-то в этом доме, вот что я вам скажу. Не хотела
я этого видеть, все не верила. Коли увидишь, тотчас и поверишь. Кто-то убил
хозяина, и те же самые люди пытались убить Жозефину.
– Ради чего им было ее убивать?
Няня отодвинула от глаза край носового платка и выразительно
поглядела на меня:
– Сами знаете, мистер Чарльз, какой это был ребенок. Любила
все вызнавать. Всегда такая была, сызмальства. Спрячется под обеденный стол и
слушает, что горничные говорят, а потом берет над ними власть. Как бы свое
значение хочет показать. Знаете, что я вам скажу? Обойденная она хозяйкой. Она
ведь не такой красивый ребенок, как те двое. Всегда была лицом негожая. Хозяйка
даже звала ее «найденыш». Я хозяйку за это осуждаю, по моему понятию, это
ребенку большая обида. Правда, она, скажу вам, нашла, как по-своему, по-детски
себя поставить – стала вызнавать всякие вещи про людей и им давать намек, что
она про них все знает. Да разве такое можно делать, когда тут отравитель ходит?
Опасно это.
Да, это было действительно опасно. По ассоциации я вспомнил
совсем про другое и спросил:
– Вы случайно не знаете, где она держит черную книжечку –
что-то вроде блокнота, где она делает записи?
– Я знаю, про что вы говорите, мистер Чарльз. Она так хитро
ее прячет. Я сколько раз видела, как она погрызет карандаш, запишет что-то в
этой книжке, а потом опять карандаш погрызет. Я ей говорю: «Перестань грызть
карандаш, отравишься свинцом», – а она свое: «Не отравлюсь, потому что грифель
делается не из свинца, а из графита», – хотя я не понимаю, как такое может быть
– если называется свинцовый карандаш, значит, в нем есть свинец, какой может
быть спор.
– Оно и верно, – согласился я, – но на самом-то деле она
права (Жозефина всегда была права!). – Так что же с записной книжкой? Как вы
думаете, где она могла ее хранить?
– Понятия не имею, сэр. Она ее всегда так хитро старалась
спрятать.
