– Мое личное мнение значит столько же, сколько и твое.
– Это все так, но у тебя больше опыта.
– Скажу тебе честно – не знаю.
– А могут они быть виновны?
– Безусловно.
– Но ты в этом не уверен?
Отец пожал плечами:
– Как можно быть уверенным?
– Папа, не уходи от ответа. В других случаях у тебя бывала
уверенность, разве нет? Даже твердая уверенность – никаких сомнений.
– Иногда бывало. Не всегда.
– Видит бог, как бы мне хотелось, чтобы она была у тебя
сейчас.
– Мне бы тоже хотелось.
Мы оба замолчали. Перед моим мысленным взором возникли два
призрака, выскользнувшие из сумеречного сада. Одинокие, затравленные, запуганные.
Запуганные с самого начала. А не было ли это свидетельством нечистой совести?
Но тут же я сказал себе, что это еще ни о чем не говорит.
Оба они, и Бренда и Лоуренс, боялись жизни – у них не было уверенности в себе,
в своей способности избежать опасности и поражения: они хорошо понимали, что по
всем общепринятым нормам незаконная любовь, когда замешано убийство, непременно
навлечет на них подозрение.
Отец снова заговорил, на сей раз серьезно и по-доброму:
– Ну хорошо, Чарльз, давай посмотрим правде в глаза. У тебя
в голове засела идея, что истинный преступник – один из Леонидисов, не так ли?
– Не совсем. Я задаю себе…
– На самом деле ты так думаешь. Ты можешь и ошибаться, но
думаешь ты именно так.
– Вероятно, да.
– Почему?
– Потому что… – Я задумался, пытаясь четко представить себе,
что я хотел сказать, собраться с мыслями. – Потому что… – Наконец я нашел
точные слова: – Потому что они сами так думают.
– Сами так думают? Это любопытно. Очень даже любопытно. Ты
хочешь сказать, что они все подозревают друг друга? Или же знают, кто именно
это сделал?
– Не знаю точно. Все это очень туманно и путано. Думаю, что
они стараются закрыть глаза и не видеть того, что им ясно.
Отец понимающе кивнул.
– Кроме Роджера, – сказал я. – Роджер искренне верит, что
это сделала Бренда, и так же искренне хочет, чтобы ее повесили. Когда ты с
Роджером, все кажется так… так легко, оттого что он простой, определенный и у
него нет задних мыслей. Остальные же чувствуют себя виноватыми, им все время
неловко, они просят меня позаботиться о том, чтобы у Бренды были самые лучшие
адвокаты – чтобы ей дали шанс. Почему?
– Потому что в глубине души они не верят, что она виновата…
Да, здравая мысль, – ответил отец, а затем тихо спросил: – Кто мог это сделать?
Ты со всеми разговаривал? Кто главный кандидат?
– Не знаю. И это меня сводит с ума. Никто не подходит под
твою схему убийцы, и тем не менее я чувствую… все время чувствую, что один из
них убийца.
– София?
– Господь с тобой!
– В глубине сознания ты не исключаешь такую возможность.
Нет, Чарльз, ты не отрицай. Ты просто не хочешь себе признаться. А как
остальные? Например, Филип?
– Очень уж фантастическим должен быть в этом случае мотив.
– Мотивы бывают самыми фантастическими – или же до абсурда
простыми. Какой же у него мог быть мотив?
– Он жестоко ревновал Роджера к отцу, ревновал всю жизнь.
То, что отец отдавал предпочтение Роджеру, буквально сводило его с ума. Роджер
был накануне краха, и об этом прослышал старик. Он пообещал снова поставить
Роджера на ноги. Вполне возможно, что это стало известно Филипу. И если старик
в тот вечер отдает концы, Роджер не получает никакой помощи. Но все это чушь,
конечно…
– Не скажи. Такое не очень часто, но случается. Дело
житейское. Ну, а Магда?
– Она довольно инфантильна, у нее неадекватные реакции на
окружающее. И я бы никогда не подумал о том, что она может быть причастна к
чему бы то ни было, не будь этой неожиданной идеи отправить Жозефину в
Швейцарию. Меня не покидает чувство, что Магда опасалась, что Жозефина что-то
знает и может сболтнуть…
– И тут Жозефину кокнули по голове…
– Но не могла же это сделать ее мать!
– Почему нет?
– Папа, что ты говоришь? Не может мать…
– Ты меня удивляешь, Чарльз. Ты что, никогда не читал
полицейских хроник? Там постоянно фигурируют матери, невзлюбившие кого-то из
своих детей. Обычно только одного. И это не мешает ей быть привязанной к
остальным детям. Нередко на это есть свои причины. И обычно кроются они в
прошлом, но не всегда их легко установить. Но коли уж существует такая
неприязнь, она необъяснима и, как правило, очень сильна.
– Она называла Жозефину найденышем, – сказал я, неохотно
согласившись с ним.
– Это обижало девочку?
– Не уверен.
– Кто еще там остается? Роджер?
– Роджер не убивал отца. За это я ручаюсь.
– Исключим Роджера. Его жена… Как ее зовут? Клеменси?
– Да. Если она и убила старого Леонидиса, то тут причина
весьма необычна.
Я рассказал о своем разговоре с Клеменси, о том, что ее
страстное желание увезти Роджера подальше от Лондона могло, как мне кажется,
заставить ее хладнокровно дать яд старику. Она уговорила Роджера уехать, ничего
не сказав отцу. Но старик об этом узнал. Он намеревался оказать поддержку фирме
ресторанных услуг. Все надежды и планы Клеменси рушились. Она до отчаяния любит
Роджера – вот уж воистину, не сотвори себе кумира.
– Ты повторяешь то, что сказала Эдит де Хевиленд.
– Да. Сама Эдит де Хевиленд – еще один персонаж, который, по
моему убеждению, мог это сделать. Но только не знаю для чего. Будь у нее
причина, которую она сочла бы достаточно весомой, я верю, что она способна была
бы расправиться без суда. Она такой человек.
– Она ведь тоже беспокоилась о том, чтобы у Бренды были
компетентные адвокаты?
– Да. Я полагаю, это вопрос совести. Ни минуты не
сомневаюсь, что, если бы она это сделала, она не стала бы перекладывать на них
свою вину.
– Скорее всего, нет. Но могла ли она пришибить Жозефину?
– Нет, – сказал я, подумав. – В это я не могу поверить.
Что-то такое, кстати, мне говорила Жозефина… Крутится в голове, но не могу
вспомнить. Выскользнуло из памяти. У меня отчетливое ощущение, что что-то с
чем-то не совпадало… Только бы вспомнить…
