«Безумцы, – подумал разносчик телеграмм. – Типичные провинциальные безумцы». Он протянул им телеграмму. Гарри прочел вслух:
– «Не приеду на Рождество. Буду танцевать с Питером Лейком. Я люблю всех вас. Жизнь прекрасна. Поцелуйте от меня Уиллу. Беверли».
Айзек Пени застыл посреди залы, ему было уже не до музыки. Разве Беверли можно танцевать? Может быть, она сошла с ума? И что это еще за Питер Лейк?
Незадолго до Рождества Питер Лейк, обуреваемый недобрыми предчувствиями, отправился вместе с белым конем (он теперь звал его Антазором) к туманному холму в парке, на котором стоял дом Пеннов. Беверли запомнилась ему не мгновениями любви, не игрой на рояле, затронувшей потаенные струны в его душе, а прощальным взглядом. Она стояла на нижней ступеньке крыльца, и жесткий холодный свет, путаясь в золоте ее распущенных волос, становился мягче, теплее. Она смотрела на него неизбывно простым взглядом. Ее глаза ничего не выражали, ничего не отражали. В них не было ни желания, ни надежды, ни планов на будущее. В них не было даже любви. Может быть, она так сильно устала, что не могла ни о чем думать. Но и преград в тот миг между ними не было, и он запомнил ее стоящую на крыльце в волнах холодного света, застывшего брызгами в ее волосах. Такой она и была.
Дом же, в котором она жила, привык к капризам, к остроумию и смеху. Он был прочным, словно корпус корабля, неуязвимым, словно крепость, и привлекательным, как зеленая гирлянда, висевшая на входной двери. Сама эта дверь была выкрашена то ли в бледно-голубой, то ли в сероватый цвет.
– Нет-нет, конечно же, это невозможно, – пробормотал Питер Лейк, обращаясь к зеленой гирлянде. – Слишком уж быстро все произошло… Такие вещи добром не кончаются. Представляю, как она расстроится. Если она и откроет мне двери, то только для того, чтобы сказать, что она обо мне думает…
Дверь отворилась. Его поразило то, что она открывалась наружу, а не внутрь, как все обычные входные двери. Заметив его изумление, Джейга пояснила:
– Господин Пени считает, что двери должны открываться нараспашку, как в сарае. Ему так больше нравится. А вам-то что за дело до нас? – Она смерила его взглядом. – Мы никого не звали.
– Я к Беверли.
Джейга презрительно фыркнула и повторила вновь:
– Что вам здесь нужно? Мы никого не звали.
– Я к Беверли, – спокойно повторил Питер Лейк.
– Какой такой Беверли?
– Беверли Пени.
– Мисс Беверли Пенн? Мисс?!
– Я к мисс Беверли Пенн, – отозвался эхом Питер Лейк. – Мисс.
– Это вы-то? – изумленно уставилась на него Джейга. – Не очень-то вы похожи на джентльмена.
– Я вовсе не джентльмен. Я такой же, как ты.
Изумившись еще больше, Джейга повела его на крышу.
Лежа в своем защищенном от ветра шезлонге, Беверли следила за облаками. Она показалась Питеру Лейку отдохнувшей и набравшейся сил. Она была совершенно спокойна – словно небо, затянутое низкими серыми облаками. Спокойна и прекрасна. Она обладала такой силой и уверенностью, которой никогда не хватало ему самому. Он смотрел на нее, и ему казалось, что все его беды и битвы остались где-то далеко-далеко позади. «Как хорошо нам было бы вдвоем», – подумалось ему.
Джейга, которая была явно недовольна своей госпожой, еще раз выразительно посмотрела на Питера Лейка и отправилась вниз. Питер Лейк сел напротив Беверли, одернув полы своего черного словно смоль плаща, топорщившегося на коленях. Будь на нем шляпа (он никогда не носил шляп), он, конечно же, снял бы ее перед Беверли. Город готовился к Рождеству. Они чувствовали это предпраздничное напряжение, которое, впрочем, было на удивление мирным.
И тут стало происходить что-то совсем уж необычное. Не проронив ни слова, они совершенно непостижимым образом стали высказывать друг другу все, что было у них на душе, делиться своими чувствами, своими надеждами и планами. Их лица и глаза ожили и засверкали подобно свету, играющему в прозрачных волнах, гуляющих над песчаной косой. Питеру Лейку случалось похищать бриллианты – прозрачные, розовые и желтоватые. Прежде чем отправляться к скупщикам, он подолгу рассматривал их, любуясь игрой света на их гранях. Их безмолвие, подобно безмолвию Беверли и Питера Лейка, было красноречивее любых слов.
То, что они чувствовали, не казалось им странным. Им было радостно смотреть друг на друга при дневном свете. Они уже не нуждались в словах, потому что любили друг друга.
– Танцевать? – нарушил молчание Питер Лейк. – Мне нельзя!..
– Но я так хочу! – запротестовала Беверли, не желая слушать возражений Питера Лейка, помогавшего ей спускаться по лестнице. – Я надену мамино бальное платье. Такие наряды снова в моде. Шелковое платье – синее с белым.
– Все это хорошо, – согласился Питер Лейк. – Все это замечательно, но мне…
– Мы поедем в желтое деревянное здание, похожее на обычную гостиницу, внутри которого находится замечательный французский танцевальный зал с мраморными балюстрадами и с папоротниками в кадках. Там всегда играет музыка, и там всегда много людей! Они приходят туда для того, чтобы потанцевать. Я это знаю от папы. И еще он говорил мне, что там всегда немного грустно и потому там всегда хорошо!
– Что грустно, то грустно… – вздохнул Питер Лейк, усаживаясь на обтянутую коричневым бархатом кушетку, стоявшую в библиотеке. – Особенно для меня. Мне нельзя появляться на людях. Перли Соумз там днюет и ночует. – Он сказал Беверли о том, что Перли поклялся зарезать его, отметив, что тот, несмотря на свою неуклюжесть (он то и дело набивал шишки и прищемлял себе дверьми пальцы), обычно исполнял все свои обещания и был способен на любую подлость. – Я бывал там и должен сказать тебе, что там нет ничего особенного. Во всяком случае, умирать из-за этого мне бы не хотелось.
Беверли откинулась на подушки коричневого бархата и прикрыла глаза. Тепло утомляло ее, наполняя тело приятной тягучей истомой. Джейга пыталась заняться делами на кухне, но не могла удержаться и то и дело выглядывала в темный коридор, на другом конце которого находилась залитая светом ламп библиотека.
Беверли думала о танцевальном зале, и он казался ей особенным миром, безмолвной заснеженной русской Пасхой, уместившейся в прозрачном стеклянном яйце, образом маленького рая на матовой подставке, где, стоит туда попасть, могут случиться любые чудеса. Она беспечно считала, что там болезнь уступит место танцу, музыка зальет зал немеркнущим светом и едва лишь она пройдет сквозь завесу времени и красоты и окажется на другой стороне, как лихорадка исчезнет, а любящие друг друга обретут вечную жизнь.
– Если ты будешь танцевать со мной, Перли не сможет причинить тебе никакого вреда, – улыбнулась она.
– Ты думаешь?
– Конечно. Я сама не знаю, почему я чувствую себя такой сильной, но рядом со мной ты можешь ничего не бояться, где бы ты ни находился – в танцевальном зале, в логове Перли или в кромешном мраке могилы.
