– Горячая вода утром потребуется?
– Ясное дело, – не раздумывая ответил Питер Лейк. – Я горячей воды сто лет не видел.
– Вам придется заплатить за себя и за лошадку и, соответственно, за овес, горячую воду, еду, пиво и свечу два доллара – два с половиной, если хотите, чтобы к вам никого не подселяли. Расплатиться можете и утром. Вы должны освободить номер не позднее одиннадцати.
– Номер?
– Не забывайте о том, что вы находитесь в отеле.
Рыба и овощи оказались свежими, пиво холодным как лед, а солома мягкой и теплой. Питеру Лейку вспомнилась первая ночь, проведенная им в городе: тогда он спал вместе с воровками в подвале, освещавшемся точно такой же сальной свечой. Но здесь женщин не было. Впрочем, женщин для него теперь вообще не существовало. Прежний мир рухнул, распался на части, стал холодным и серым. Питер Лейк заснул, сжимая в руке несколько соломинок, удовлетворенный одиночеством в теплом и грязном подвале. Он и не подозревал о том, сколь трудным будет его дальнейший путь.
Атанзор же так и не сомкнул глаз. Он постоянно к чему-то прислушивался, странно водя ушами и посматривая на дверь. Если бы Питер Лейк не спал, он увидел бы, что тот похож на боевого коня, чующего приближение битвы. Что-то витало в воздухе, и чем беспокойнее ощущал себя белый конь, тем больше поразительных воспоминаний захлестывало его сердце.
Через много часов Питеру Лейку приснился сон, в котором он увидел себя лежащим на устланном соломой полу. Атанзор, казавшийся в полумраке расплывчатым светлым пятном, вел себя на удивление беспокойно. Питер Лейк знал, что он видит сон, и потому нисколько не удивился тому, что задолго до рассвета через щели стены в комнату стал проникать серебристый свет. Высокое оконце казалось покрытым морозными узорами, ожившими, будто в свете декабрьской луны. Свечение становилось все сильнее и сильнее. Оно походило на рассветное сияние, но разгоралось куда быстрее и было лишено каких бы то ни было полутонов или красок. Будь этот свет светом солнца, он давно пробудил бы спящего Питера Лейка. Странное холодное свечение сопровождалось не менее странными звуками, которые казались то завываниями ветра, что чьими-то голосами. Это был голос облачной стены, грозно наползавшей на Манхэттен, гоня перед собой заблудившийся звук и свет, будто янтарь и морские раковины, из которых буря, обрушившись на берег, сплетет ожерелье.
У надвигавшегося на Нью-Йорк урагана, как и у любой бури, существовал недвижный безмятежный центр, столпом уходивший в заоблачные выси. Его приближение пробудило Питера Лейка ото сна. Он сел и обвел взглядом наполненную серебристым сиянием комнату. Атанзор едва сдерживался, он дрожал и то и дело бил копытом, чувствуя, что его час настал. Питеру Лейку казалось, что от него исходит мерное гудение, вызвавшее в его памяти образы огромных турбин.
Ветер, налетевший с юга, ярился все сильнее, сотрясая кроны деревьев и заставляя их наклоняться едва ли не до самой земли. Крышки мусорных бачков взмыли в воздух подобно артиллерийским снарядам. Сами мусорные бачки повалились набок и с немыслимым грохотом покатились по улицам, разбивая витрины. Балки дома мучительно поскрипывали и постанывали в самом центре борьбы ветра и света. Никто не мог взять верх, и выскабливаемая дочиста земля тяжело содрогалась. И вдруг – вдруг все смолкло, стало недвижным, замерло.
Свет лился уже потоками. Над заливом вспыхнул ослепительный луч. «Это всего лишь сон, – пытался успокоить себя Питер Лейк. – Всего лишь сон». Дверь подвала бесшумно соскользнула с петель и исчезла во мраке. Серебристый луч спустился по ступеням и осветил устланный соломой пол.
Внезапно свет погас, и в подвале вновь стало темно. Питер Лейк вновь прилег, прислонившись спиной к стене, и, переведя дух, хотел было закрыть глаза, но тут перед ним предстало новое видение, поразившее его еще сильнее. Перед входом в подвал стояла Беверли, окруженная ореолом белых, серебряных и голубых лучей. Она держала в руке уздечку, которая была украшена звездами и алмазами. От Беверли исходил свет, Атанзор казался рядом с нею маленьким шетландским пони. Ее присутствие несколько успокоило Питера Лейка, того, который во сне, однако в тот же миг он лишился чувств. Но Питер Лейк, который смотрел сон, увидел, как Беверли с волосами, расчесанными на старинный манер, подошла к Атанзору и стала что-то говорить тому на ухо. Она была похожа на девочку, пытающуюся успокоить своего пони, но от нее исходило сияние.
Питер Лейк, смотревший сон, увидел, как Питер Лейк, который во сне, поднялся на ноги. Беверли посмотрела ему в глаза и подошла ближе. Он схватил рукой небесную уздечку. Беверли улыбнулась и отвела уздечку в сторону, хотя он изо всех сил пытался ее удержать. В тот же миг он проснулся. В комнатке было темно. Ему хотелось вернуться к Беверли в странно освещенную комнату, полную таинственного шипения, однако сон уже покинул его, и последнее, что он запомнил, – это ощущение невыразимой боли и утраты и бессильный гнев на тьму, сомкнувшуюся над ним без права обжалования.
За час до рассвета рядом со стойлом, в котором в эту ночь спал Питер Лейк, началась весьма необычная операция. Вооруженные до зубов Куцые, их дружки, а также дружки их дружков едва ли не панически выстраивались в боевые порядки на всех окрестных улицах и площадях. Перли переезжал с места на место на серой лошадке в яблоках, отдавая последние указания касательно проведения боевой операции. Отряд, которым командовал один из его приближенных, подошел к великому мосту со стороны Бруклина. Это была последняя мобилизация городских банд перед тем, как война разметала их как пыль по ветру.
Они исполняли свою лебединую песню, но были явно не в форме. Банды, доживавшие отмеренный им срок, стали прибежищем для криминальных элементов весьма странного рода. Рост большинства бойцов этой двухтысячной армии не составлял и пяти футов. Им явно не хватало проворности и выносливости обычных солдат. У многих из них глаза были такими же узкими (но не такими же выразительными), как у Сесила Мейчера. Около трети бандитов хромали на ту или на другую ногу. Отличительной чертой второй трети были косноязычие и шепелявость. Они могли только кудахтать, хрипеть, стенать или производить звуки, с какими пробка выскакивает из бутылки с шампанским. Те же бандиты, что выглядели обычно, являлись отъявленными головорезами, которых некогда принято было величать бешеными псами по той причине, что они считали всех людей своими заклятыми врагами и потому не могли стать участниками даже самых анархических банд. Теперь же из них было составлено целое войско.
Перли удалось собрать остаток Куцых Хвостов, Дохлых Кроликов, Ублюдков, Ухарей, Брильянтов, Отрепьев, Твердолобых, Сломанных Ребер, Белых Хлыстов, Корлерхукских Крыс, Ребят из Файв-Пойнтс, Щипачей Алонзо, Собачьей Арфы, Воющих на Луну, Змеиных Клубков, Демонов Бауэри и прочих банд. Помимо прочего, в их воинство, численность которого превышала две тысячи человек, входили независимые налетчики, душители и гоп-стопперы.
Заранее подкупленная полиция должна была освободить к нужному времени несколько кварталов к югу от Чемберс-стрит. Перли обещал обеспечить на этой территории полный порядок, сказав, что его интересует один-единственный человек. Он командовал этой армией хромоногих увальней и бешеных псов как заправский генерал, разъезжая на своем сером жеребце по позициям, занятым его людьми, и проверяя их готовность. Он связался с бруклинской стороной по телефону. Тамошний его отряд уже занял заранее оговоренные позиции.
