Как-то в начале декабря Теодор Геймли отправился проверять состояние дома Пеннов и взял ее с собой. Лед все еще был слишком тонким, и им пришлось объезжать озеро на санях и на лыжах. Во дворце Пеннов царил холод. Восточные ковры, летняя мебель, стопки «Нэшнл Джиогрэфик», рыболовные снасти, головоломки и отключенные от сети лампы съежились от холода. Снег доходил до второго этажа, и дом казался ей заброшенной пещерой. Пока отец проверял состояние комнат, Вирджиния ждала его на первом этаже, разглядывая портреты давно умерших Пеннов. Забытые всеми, они коротали здесь зиму, мечтая когда-нибудь сойти с картин и обнять друг друга. Убедившись в том, что с домом ничего не произошло, Теодор Геймли спустился вниз и увидел, что его маленькая дочка горько плачет, расстроенная тем, что людей, изображенных на портретах, давно уже нет в живых. Отец взял Вирджинию за руку и стал водить ее от портрета к портрету, рассказывая об изображенных на них людях: о старом Айзеке, который нравился ей больше всех, потому что у него было печальное и красивое лицо, о его жене Абигейл, об их сыновьях Джеке и Гарри и дочерях Беверли и Уилле.
– Папу Джессики зовут Гарри, – сказал он. – Он до сих пор жив, верно?
– Да, – ответила Вирджиния, шмыгая носом и стараясь припомнить лицо Гарри, которого она видела всего несколько раз.
– А это Уилла, – продолжил отец. – Она живет сейчас в Бостоне.
– А это кто? – спросила Вирджиния, указывая на портрет молодой женщины.
– Это Беверли, – ответил Теодор Геймли. – Я помню ее очень смутно. Однажды мне довелось проехаться вместе с нею в санях. Мы ехали по озеру с совершенно немыслимой скоростью и остановились возле гостиницы, где мы играли в «уточку». Лет мне тогда было не больше, чем тебе.
– А это кто? – поинтересовалась Вирджиния, показывая на картину, висевшую напротив портрета Беверли.
– Это Питер Лейк. Именно он управлял теми санями. Ты видишь, как они смотрят друг на друга? Они очень любили друг друга, но она умерла еще в молодости, он же после этого исчез…
Заметив, что Вирджиния вот-вот заплачет, он поспешил добавить:
– Да, все люди рано или поздно умирают. Так уж устроен мир. Но ты не должна забывать о детях. Я говорю о Джессике, ее двоюродном брате Джоне и о Пеннах из Бостона. Не думай о грустном, крошка.
Он поцеловал ее в лобик, после чего они покинули эту промерзшую насквозь галерею с портретами былых ее обитателей. Она запомнила их истории и имена на всю жизнь, но тут же позабыла, как выглядели их лица.
И вот теперь в совсем иной, на сей раз подземной галерее она встретилась с Джессикой, которая была редкостной красавицей, хотя различие между городской девушкой и девушкой деревенской все же бросалось в глаза.
Они поразились происшедшим с ними переменам и тут же поняли, что уже никогда не будут друзьями. Это знание мгновенно отрезвило их и даже вызвало у них чувство довольства тем, что им не придется кривить душой, изображая бурную радость.
Мартин потрогал мамину подругу ручкой, после чего Джессика повела их через весь «Устричный бар» к большому круглому столу и усадила за него Вирджинию, даже не представив ее своим многочисленным знакомым.
За этим столом сидели журналисты, самым именитым из которых был совсем еще молодой Прегер де Пинто. Помимо того что он являлся ведущим редактором газет «Сан» и «Уэйл» (точнее, «Нью-Йорк ивнинг сан» и «Нью-Йорк морнинг уэйл»), он был помолвлен с Джессикой Пени и потому играл здесь центральную роль. Он знал все обо всем и никогда не забывал об этом.
– У вас такой вид, будто вы только что вернулись из трудного путешествия, – сказал он.
– Так оно и есть.
– Вы приехали к нам с севера? – поинтересовался он, вспомнив о беженцах, прибывавших из-за Гудзонских высот и искавших здесь спасения от необычайно лютых морозов и снегопадов.
Она молча кивнула.
– Издалека?
– Да.
– Наверное, сделать это было непросто?
– Непросто, – отозвалась Вирджиния, смущенно потупив взор.
– Я думаю, для начала вас следует накормить, – тут же нашелся Прегер. – Метрдотель сможет предложить вашему ребенку превосходную рыбную овсянку. Что касается вас самих, то я рекомендовал бы вам присоединиться к нашему столу.
– Даже не знаю. У меня совсем немного денег.
– Нет-нет, вы меня не так поняли! – поспешил заверить ее благообразный и щедрый Прегер. – Вы присутствуете на ежемесячном обеде правления газеты «Сан». «Сан» платит за всех. Мы можем предложить вам тушеных устриц, пикшу, фаршированную омарами, жареный картофель, зеленый горошек и немецкое пиво.
– Спасибо, – поблагодарила Вирджиния, несказанно обрадованная услышанным.
– Не за что, – отозвался Прегер. – Вы не находите, что нам пора познакомиться получше?
Вопрос этот был явно излишним, ибо познакомиться с Вирджинией желали все мужчины, кроме Куртене Фава, погруженного в глубокие раздумья.
Джессика сказала:
– Это моя подруга, Вирджиния Геймли.
– Город Кохирайс, штат Нью-Йорк, – добавила Вирджиния звонко, после чего ведущий редактор представил своих подчиненных в том же порядке, в каком они сидели за столом.
Куртене Фава редактировал женскую и домашнюю страничку, ведшую свою историю с тех далеких времен, когда читателям «Сан» предлагались всевозможные рецепты по консервированию и засолке, а также рекомендации по штопке и вязанию. Куртене вел разделы, посвященные кухне, винам, моде и недвижимости, которые занимали примерно полстраницы. Следует заметить, что основное внимание «Сан» уделяла важным политическим новостям, литературе, науке, освоению новых земель и искусству. У ее главного конкурента «Нью-Йорк гоуст» (таблоида, основанного австралийским газетным магнатом Рупертом Бинки, который принадлежал теперь его внуку Крейгу) работу Куртене выполняли едва ли не тысяча сотрудников. У них имелись даже такие должности, как главный редактор по овощам и специалист по химчистке. Что же касается Гарри Пенна, то он относил себя к разряду пуритан, спартанцев, стоиков и троянцев и потому никогда не посвящал таким пустякам, как трюфели или слоеные пирожки с картошкой, целую полосу.
Хью Клоуз, литературный редактор, походил на сделавшего стойку лабрадора, готового в любое мгновение кинуться в озеро за брошенной хозяином палкой. Его рыжие усы и рыжие волосы казались вылепленными из глины. Он мгновенно оценивал сказанное и то и дело указывал собеседникам на двусмысленность используемых ими оборотов. Он носил серые костюмы, рубашки с кружевными воротничками, мог считать чужой текст со скоростью более тысячи слов в минуту, знал все романские языки (включая румынский), а также хинди, чувашский, японский, арабский и голландский, умел говорить на всех этих языках, изобретал по сто новых слов в минуту, был лучшим в мире специалистом в области грамматики и синтаксиса и мгновенно сводил любого своего собеседника с ума. «Сан» не имела себе равных ни в стиле, ни в точности словоупотребления. Его интересовали только слова, они владели им и поражали его так, словно были белыми котами, с которыми ему приходилось делить свою комнату (на самом деле котов он недолюбливал, поскольку те не умели говорить и не хотели его слушать).
