Следующим был Уильям Бедфорд, специалист по финансам, средоточием жизни которого являлась Уолл-стрит. Когда он икал, биржевой курс начинал скакать. Он хотел, чтобы перед погребением его обмотали телеграфной лентой. Длинноволосый, худощавый, суровый и всегда немного под хмельком, он походил на британского майора, только что вернувшегося из похода по пустыне. Его отец и дед некогда занимали пост президента Нью-Йоркской Фондовой биржи, и потому он знал всех и был известен решительно всем. Его колонка являлась предметом поклонения для многих читателей «Сан», финансовый раздел которой пестрел графиками, схемами и иллюстрациями. Гарри Пени любил повторять, что он предпочитает работать с профессионалами, сколь бы острыми ни были иные из граней их характера (рядом с руководителями других отделов Бедфорд казался воплощением мягкости и смирения). «У нас не колледж, – заявил как-то Гарри Пени. – Мы занимаемся изданием газеты. Мне нужны мастера своего дела, эксперты, фанатики, гении, пусть и не без странностей. По странностям у нас главный Клоуз, он, если что, подрихтует, и тогда мы получим газету, которая будет для журналистики тем же, что Библия – для религии. Уяснили?»
Замыкал круг Марко Честнат, работавший главным художником «Сан» и «Уэйл». Все это время он делал какие-то наброски и, когда очередь дошла до него, молча продемонстрировал свой рисунок, увидев который Вирджиния тут же поняла несколько вещей. Во-первых, так же как и любой другой представитель руководства «Сан», Марко Честнат был лучшим в своей области. За многие годы работы он сумел довести до совершенства мастерство рисовальщика и зрительную память, что позволяло ему мгновенно схватывать и точно передавать суть происходящего. Сделанное им изображение при всей своей простоте не являлось карикатурой. Настоящий художник способен несколькими линиями передать состояние души изображаемого человека. Люди настолько чувствительны к истине, что могут узреть ее даже в карандашном наброске.
Рисунок Марко Честната позволял судить о достоинствах и отличительных чертах характера изображенных на нем персонажей. Прегер де Пинто был нарисован крупнее других и, подобно всем удачливым людям, выглядел разом и возбужденным, и донельзя довольным собой. У одетого в пепельно-серый костюм Бедфорда странно светились глаза, улыбка же его походила на оскал волка. Клоуз умирал от смеха. Крохотное личико Куртене Фава тонуло в огромном галстуке-бабочке. Перед столом стояла стройная красавица, в которой невозможно было не узнать Джессику Пени. Улыбающаяся Вирджиния держала на руках маленького Мартина, удивленно взирающего на самого Марко Честната, опустившего лицо и поглощенного процессом рисования.
Едва церемония представления завершилась, сидевший в углу оркестр заиграл вальс. Прегер подозвал официантку и заказал ей еще два с половиной обеда – для Вирджинии и Мартина и для своей рыжеволосой зеленоглазой секретарши Лючии Террапин, принесшей ему на подпись несколько бумаг.
Жареный палтус все еще источал жар, горошек поблескивал подобно средневековой эмали, картофель тихонько шипел, а пиво было так восхитительно, словно его набирали из гигантского бочонка, стоявшего в таверне на озере Кохирайс. Все тут же набросились на еду, чувствуя, что поговорить на деловые темы им сегодня все равно не удастся. Под музыку Дьюи участники обеда пытались поближе познакомиться с таинственной красавицей северянкой.
– Скоро ли сюда прибудет ваш супруг? – поинтересовалась юная и бестактная Лючия Террапин.
– В данный момент супруга у меня нет, – ответила Вирджиния, не моргнув и глазом. – Отец моего ребенка решил нас оставить, и мы ответили ему взаимностью.
Пытаясь разрядить возникшую неловкость, Лючия спросила:
– Стало быть, он остался на озере Горайс?
– Горайс? – недоуменно переспросила Вирджиния. – Я говорила об озере Кохирайс.
Хью Клоуз тут же поспешил воспользоваться представившейся возможностью:
– Что означает это слово?
– Ничего не означает. Это имя собственное.
– Я понимаю, но ведь оно наверняка имеет какую-то предысторию…
– Его точная этимология неизвестна, – ответила Вирджиния. – На этот счет у меня есть собственная теория. Вам, разумеется, известно, что хир – это мера льняной или шерстяной пряжи, содержащая два отреза, то есть одну шестую часть мотка пряжи или, что то же самое, одну двадцать четвертую часть шпульки. Хотя происхождение этого слова остается неясным, большинство филологов склоняются к тому, что оно восходит к древнеисландскому «herfe», что означает «моток». Однако нас не должны сбивать с толку подобные совпадения.
– И то верно, – поддакнул Фава.
– В этом смысле древнеисландский ничем не лучше фризского. Звуковые аналогии между английским и тевтонским, особенно древним верхненемецким, весьма сомнительны. Происхождение топонимов северной части штата Нью-Йорк лучше всего объясняется морфологическими и орфографическими искажениями, возникающими вследствие наивной транслитерации или неточного припоминания (не следует забывать и о межъязыковой и междиалектной фонологической адаптации) иноязычных топонимов. Я полагаю, что название Кохирайс восходит к диалектной сугубо американской форме фамилии Грохиус, который стал одним из первых голландцев, поселившихся к западу от гор. В сознании местного населения его имение могло связаться с восточными берегами озера, со временем же озеро Грохиус превратилось в озеро Кохирайс примерно так же, как голландское «Krom Moera-sje», или «изогнутое болотце», превратилось в Грамерси-парк. Впрочем, это всего лишь предположение, – закончила она со смехом.
Все участники обеда и прежде всего Клоуз застыли подобно натасканной на птиц собаке, попавшей на аэродром. Вирджиния не понимала того, что ее маленькая диссертация явно не соответствовала принятым в обществе нормам, ибо большую часть своей жизни она провела в обществе госпожи Геймли, которая выпаливала разом по тридцать подобных параграфов, причем делала она это с такой легкостью, словно переворачивала блинчики.
– Вы получили докторскую степень в области лингвистики? – поинтересовался Прегер.
– Я? – изумилась Вирджиния. – Что вы, господин де Пинто! Я даже в школу никогда не ходила! В городе Кохирайс школы нет.
– Нет школы?
– Совершенно верно.
– Я всегда полагал, – заметил Марко Честнат, – что любой ребенок, живущий на территории штата Нью-Йорк, обязан посещать школу.
– Вероятно, вы правы, – согласилась Вирджиния, – но Кохирайс находится вне пределов этой территории.
– Как так? – спросили сразу несколько голосов.
– Дело в том, что Кохирайса нет на карте. Если вы захотите получить письмо, вам придется ехать за ним на Гудзон. Как бы вам это объяснить… Попасть туда не так-то просто.
– В каком смысле?
– Для этого… Для этого вам надлежит быть… – Вирджиния явно растерялась.
– Кем же?
– Вы должны быть…
– Местным жителем? – предположила Джессика.
