— Будет больно, — сказала Меча.
Она капнула йодом на рану, и Максу показалось, что ему в ногу вонзается раскаленное железо. Горело и жгло несусветно.
— Больно, — сказал он.
— Я предупреждала.
Дело происходило на диване в гостиной на вилле в Антибе. Она сидела рядом с ним в длинном элегантном, присобранном в талии пеньюаре и босиком. Когда пеньюар распахивался, становилась видна легкая шелковая ночная рубашка, открывавшая голые ноги. От нее веяло приятным теплом угревшего во сне тела. Она спала, когда позвонивший в двери Макс разбудил сперва горничную, а потом и хозяйку. Сейчас прислуга вернулась к себе, а он валялся вверх лицом в не слишком героическом виде: брюки и трусы спущены до колен — все наружу, — а на правой ляжке нож Мостасы оставил неглубокую рану длиной в полдюйма.
— Могу сказать, тебе повезло. Еще бы немного поглубже — и ты бы истек кровью.
— Из меня и так немало вытекло.
— А лицо тебе тоже он разукрасил?
— Кто ж еще.
Он уже убедился, что один глаз заплыл лиловым, нос разбит, губа распухла, когда два часа назад посмотрелся в зеркало в отеле «Негреско», куда заскочил, чтобы хотя бы смыть кровь, принять две таблетки верамона, собрать вещи и расплатиться за номер, добавив царские чаевые. Постоял еще минутку в подъезде под стеклянным козырьком, по которому продолжали барабанить дождевые капли, в свете фонарей, освещавших Променад и фасады соседних отелей, зорко и недоверчиво оглядывая улицу в поисках тревожных примет. Потом, успокоившись, погрузил свой багаж в машину, завел мотор и погнал в ночь, выхватывая фарами белые полоски на стволах сосен, окаймлявших шоссе на Антиб и Ла-Гаруп.
— Почему ты приехал сюда?
— Сам не знаю. То есть нет, знаю. Мне нужно передохнуть. Собраться с мыслями.
В самом деле, так и было. И подумать следовало о многом. Например, о Мостасе — жив он или нет. И о том, в одиночку ли действовал, или его люди сейчас разыскивают Макса. То же самое относится к итальянцам. О последствиях немедленных и отдаленных, причем ни там, ни там при всем желании не усмотришь мало-мальски отрадной перспективы. Не следовало забывать и о природной любознательности властей: когда в доме на улице Друат будут обнаружены трупы — два несомненных, один под вопросом, — можно не сомневаться, что две спецслужбы в полном составе плюс французская полиция непременно заинтересуются тем, кто все это сделал. И наконец, в качестве завершающего аккорда — совершенно непредсказуемая реакция Томаса Ферриоля, когда он узнает, что письма графа Чиано похищены.
— Почему я? — спросила Меча. — Почему ты пришел ко мне?
— Ты — единственный человек в Ницце, которому я могу довериться.
— Тебя ищут жандармы?
— Нет. Или, по крайней мере, пока нет. Но сегодня ночью меня тревожит не полиция.
Она взглянула на него очень внимательно. И недоверчиво.
— Что им надо от тебя? Что они хотят с тобой сделать?
— Да речь не о том, что они хотят со мной сделать. А о том, что сделал я. И о том, чего не сделал, но что могут на меня повесить… Мне нужно несколько часов отдохнуть. Привести себя в порядок… Потом уйду. Не хочу осложнять тебе жизнь.
Она бесстрастно показала на рану, на пятна крови и йода, покрывавшие простыню, которую успела подстелить, прежде чем уложила Макса на диван:
— Ты пришел ко мне на рассвете с ножевой раной в ноге, перепугал прислугу… О каких еще сложностях можно говорить?
— Я ведь сказал: скоро уйду. Как только оправлюсь немного и пойму куда.
— Ты не изменился, да? А я не поумнела. Я поняла это, как только увидела тебя в доме Сюзи Ферриоль, — тот же самый Макс, что был в Буэнос-Айресе… Какое жемчужное колье утащишь на этот раз?
Он накрыл ее руку своей. И придал лицу выражение беззащитного простодушия — в его арсенале такая мина значилась как едва ли не самая действенная. Она была проверена годами. И не давала осечек. С ней можно голодного пса уговорить, чтобы уступил косточку.
— Порою приходится расплачиваться за то, чего не делал, — сказал он, выдерживая ее взгляд.
— Пошел ты к черту! — Она гневно стряхнула его руку. — Уверена, и половины не заплатишь. А сделал — почти все.
— Когда-нибудь я все тебе расскажу. Клянусь.
— С удовольствием бы обошлась без этого.
Он мягко сомкнул пальцы вокруг ее запястья.
— Меча…
— Молчи, — она снова высвободилась. — Дай мне закончить перевязку и выставить тебя вон.
Меча заклеила рану пластырем, стала бинтовать, невольно дотрагиваясь при этом до его бедра. Он не мог не чувствовать прикосновений ее теплых пальцев, и, хотя рана была совсем близко, близость иная — ее тела, разогревшегося от еще совсем недавнего сна, произвела неожиданное действие. Меча, неподвижно сидя на краю дивана и сохраняя такой равнодушный и спокойный вид, словно бесстрастно изучала нечто такое, что не имело отношения к ним обоим, подняла голову, перевела взгляд на его лицо.
— Вот негодяй, — пробормотала она.
И, распахнув халат, подняв подол шелковой ночной рубашки, оседлала Макса.
— Сеньор Коста?
Один незнакомец стоит на пороге номера в отеле «Виттория». Другой — в коридоре. Древний инстинкт поднял тревогу еще до того, как разум осознал конкретную опасность. С фатализмом, присущим тому, кто уже попадал раньше в такие переделки, Макс молча кивает. От его внимания не ускользнуло, что вошедший как бы ненароком упер ногу в косяк двери, чтобы ее нельзя было закрыть. Впрочем, Макс и не собирается это делать. Знает, что бессмысленно.
— Вы один в номере?
Заметный иностранный акцент. Не полицейский, это очевидно. Или, по крайней мере — Макс лихорадочно перебирает варианты, — не итальянский полицейский. А человек, стоявший на пороге, уже не на пороге, а внутри. Вошел с непринужденным видом и оглядывается, меж тем как спутник его остается на прежнем месте. Посетитель высок ростом, с длинными и жидкими каштановыми волосами. Крупные руки, грязные обкусанные ногти, массивный золотой перстень на безымянном пальце.
— Что вам угодно? — осведомляется Макс.
— Чтобы вы пошли с нами.
Славянский выговор. Это русский, без сомнения. Кто ж еще. Макс отступает к телефону, который стоит на прикроватном столике. Незнакомец наблюдает за его маневром с полным безразличием.
— Не стоит поднимать шум, сеньор.
— Выйдите из моего номера.
Макс указывает на все еще открытую дверь, за которой в коридоре стоит второй — приземистый и коренастый: внушающие тревогу борцовские плечи распирают узковатый кожаный пиджак. Опущенные и чуть расставленные в стороны руки готовы к любой неожиданности. Длинноволосый воздевает руку с перстнем, словно именно это служит решающим аргументом.
