— А если кто-нибудь из посторонних? Например, из числа прислуги? Или в номере есть прослушка?
— Нет. Это проверено.
— Боже милосердный… Что же тогда остается? Кто предатель — Карапетян или Ирина?
Меча молчит, уставившись на деревья небольшого сада.
— Это немыслимо, — продолжает Макс.
Меча глядит на него с легким удивлением, скривив губы в пренебрежительной гримасе.
— Что же тут такого немыслимого, скажи на милость? Это обычная жизнь с ее привычными предательствами… — И внезапно мрачнеет еще больше. — И уж кому-кому, а тебе-то удивляться не пристало.
Макс не парирует этот выпад.
— Тогда вероятней всего это Карапетян.
— Существует такая же вероятность, что это Ирина.
— Ты всерьез?
В ответ — холодная, вымученная улыбка, которую можно трактовать и так, и этак.
— Но почему, с какой стати тренеру или невесте Хорхе предавать его? — спрашивает Макс.
Меча досадливо дергает ртом, словно тяготясь необходимостью объяснять совершенно очевидное. Потом бесцветным голосом перечисляет возможные причины — личные, политические, финансовые. Впрочем, добавляет она чуть погодя, последнее, что тут имеет значение, — это причины измены. Еще будет время выяснить это. А сейчас она должна защитить сына. Поединок в Сорренто близится к середине — завтра играется шестая партия.
— А впереди — чемпионат мира. Представь, какой удар. Какой ущерб.
Через арку только что прошли две давешние англичанки с фотоаппаратами. Макс и Меча уходят подальше.
— Если бы не это подозрение, мы оказались бы в Дублине, не зная, что уже проданы с потрохами.
— А зачем ты все это рассказываешь мне?
— Я ведь тебе уже сказала, — вновь появляется холодная улыбка. — Ты можешь понадобиться.
— Не понимаю… Какое отношение я имею к шахматам…
— Тут не только шахматы. Довольно. И еще я сказала: всему свое время.
Они опять останавливаются. Меча прислоняется спиной к колонне, и Макс при всем желании не может отделаться от давнего наваждения. Сколько бы лет ни прошло, эта женщина хранит отпечаток своей касты. Она уже не так хороша, как тридцать лет назад, но при взгляде на нее по-прежнему приходит на ум безмятежная грация газели. Сравнение вызывает на губах Макса нежно-меланхолическую улыбку. Его пристальное наблюдение творит чудо, сплавляя воедино черты, предстающие ему ныне, с теми, что хранит память: единственная в своем роде женщина, которой в теперь уже далеком прошлом высший свет, искушенный и изысканный, служил одновременно покорным подельником, смиренным кредитором и блистательным антуражем. И магия прежней красоты вновь расцветает сейчас перед его изумленным взором, торжествуя над поблекшей кожей, над отметинами и приметами беспощадного времени.
— Меча…
— Замолчи. Не начинай.
Он замолкает на миг. Мы с ней думали не об одном и том же, заключает он. По крайней мере, я так думаю.
— Что же ты собираешься делать с Ириной или с Карапетяном?
— Хорхе думал об этом всю ночь, а утром мы проанализировали ситуацию вместе. Попробуем «подсадную утку».
— Что это такое?
Понизив голос, потому что англичанки уже невдалеке, она объясняет. Речь идет об определенном действии — одном или нескольких, — которое позволит понять, как реагирует соперник. По ответным ходам Соколова можно будет установить, предупредил ли его кто-либо из команды Келлера.
— Это надежный метод?
— Не вполне. Русский может скрыть то, что ему известно, изобразив растерянность, сделав вид, что испытывает затруднения… Или решить проблему самостоятельно, без посторонней помощи. Но все же есть надежда, что он выдаст себя… И даже его уверенность в себе может послужить верным признаком. Ты заметил, наверное, как пренебрежительно он ведет себя по отношению к Хорхе? Тот раздражает его — и тем, что так молод, и своими небрежными манерами. И, может быть, эта надменность — одно из слабых мест Соколова. Он считает себя в полной безопасности. И теперь я начинаю понимать почему.
— И кого же ты будешь проверять? Ирину или Карапетяна?
— Обоих. Хорхе обнаружил две теоретические новинки — две идеи для одной и той же позиции… Это очень сложно и никогда не осуществлялось на практике в больших шахматах. И обе относятся к одному из любимых дебютов Соколова. Вот на этом и можно будет подловить предателя. Он поручит Карапетяну проанализировать одну дебютную идею, а Ирине — другую. Чтобы они поверили, что работают над одной и той же, он запретит им разговаривать между собой на эту тему — якобы для того, чтобы они не совпали.
— А потом сыграет обе? Я правильно понимаю? И выявит источник утечки?
— Все несколько сложнее, но и это может послужить тебе в качестве вывода… В общем, так и есть. По реакции Соколова Хорхе узнает, кто из двоих готовил дебют.
— Я вижу, ты совершенно уверена, что Ирина ничего не заподозрит? По-моему, напрасно. С кем спишь, от той секретов не хранишь.
— Руководствуешься собственным опытом?
— Нет, исключительно здравым смыслом.
— Ты не знаешь Хорхе, — отвечает она с едва заметной улыбкой. — Не знаешь, как наглухо умеет он закрываться, когда речь идет о шахматах. Как не доверяет ничему и никому. Ни своей невесте, ни тренеру. Ни родной матери. И это когда все в порядке. Представь, каков же он должен быть сейчас, когда его снедает тревога.
— Невероятно.
— Да нет… Просто шахматы.
Теперь, уяснив все до конца, Макс спокойно просчитывает варианты: Карапетян и Ирина, секреты, которые не поверяются на подушке, опасения и предательства. Уроки жизни.
— Я так и не понял, зачем ты рассказала мне это. Почему доверяешься мне. Мы не виделись с тобой тридцать лет… Ты ведь едва знаешь меня теперь.
Меча отделилась от колонны, стала так, что головы их сближаются. Почти касаясь его губами, она шепчет ответ, и Макс, вознесясь над лётом лет, над неизгладимыми следами старости, ощущает гул минувшего и вздрагивает от прежнего возбуждения, которое вызывает в нем близость этой женщины.
— Эти ловушки не единственные… Есть и еще одна, и шахматный аналитик с чувством юмора мог бы назвать ее «защита Инсунсы». Или, может быть, «вариант Макс». И играть его будешь ты, мой милый.
— Почему?
— Сам знаешь почему… Впрочем, может быть, ты так глуп, что и нет. Не знаешь.
7. О ворах и шпионах
Вода в бухте Анж оставалась такой же насыщенно-синей. Высокие скалы мыса оберегали берег от мистраля, лишь легкой рябью пробегавшего по водной глади у берега. Опершись о каменный парапет, Макс с усилием отвел глаза от белопарусной яхты, выходившей из гавани, и взглянул на Мауро Барбареско, который стоял рядом: шляпа сбита на затылок, пиджак расстегнут, галстук распущен, руки — в карманах мятых брюк. От усталости под глазами залегли круги, щеки и подбородок требовали вмешательства помазка и бритвы.
