— Три письма, — сказал он. — Напечатаны на машинке, сложены в папку и спрятаны в сейф, который находится в кабинете Ферриоля на вилле его сестры. Там, разумеется, есть и другие документы. Но нас интересуют только эти.
Макс посмотрел на Доменико Тиньянелло. Выглядевший не лучше своего напарника, тот стоял в нескольких шагах, устало опершись о дверцу старого черного «Фиата-514» с французскими номерами и грязными брызговиками, и мрачно разглядывал памятник павшим в Великой войне.
[42]
По виду обоих итальянцев можно было заключить, что ночь у них выдалась беспокойная. Макс представил, как они отрабатывают свое скудное жалованье шпионов невысокого полета, выслеживая кого-нибудь (может быть, как раз его) или мчась на машине от недалекой границы, куря сигарету за сигаретой в свете фар, выхватывающих из темноты черно-серый бетонный серпантин, тронутый белыми мазками на стволах деревьев вдоль обочин.
— Ошибки быть не должно, — продолжал Барбареско. — Взять надо эти три, а никакие иные. Прежде чем положить папку на место — удостоверьтесь. Скорей всего, Томас Ферриоль хватится не сразу.
— Мне нужно точное описание.
— Узнать легко, потому что они — с грифом. Направлены ему в промежутке от 20 июля до 14 августа прошлого года, спустя несколько дней после начала франкистского мятежа… — Итальянец помолчал, как бы раздумывая, стоит ли добавить еще что-нибудь. — Подписаны графом Чиано.
Макс, с бесстрастным видом сунув трость под мышку, достал из кармана портсигар, легонько постучал по крышке кончиком сигареты, зажал ее в зубах, но не закурил. Как и все, он знал, кто такой граф Чиано. Имя этого черноволосого статного красавца, неизменно затянутого в военный мундир или во фрак, часто мелькает на первых полосах газет, а лицо — на страницах иллюстрированных журналов и в выпусках кинохроники: зять Муссолини, муж его дочери и министр иностранных дел фашистской Италии.
— Нелишним было бы узнать что-нибудь еще об этом. Поподробней о письмах.
— Знать вам нужно немногое. Там содержатся конфиденциальные сведения о начале боевых действий в Испании и о том, что наше правительство с симпатией отнеслось к патриотическому выступлению генералов Мола и Франко… По причинам, которые ни нас, ни тем более вас не касаются, корреспонденция должна быть изъята.
Макс слушал очень внимательно.
— Как эти письма там оказались?
— Томас Ферриоль в прошлом году, во время июльских событий, находился здесь. Вилла «Борон» была его резиденцией, а из марсельского аэропорта он на арендованном самолете совершал челночные рейсы в Лиссабон, Биарриц и Рим. Естественно, что его конфиденциальная переписка хранится здесь.
— Речь идет о компрометирующих материалах, насколько я понимаю. Компрометирующих его или еще кого-то.
Барбареско с досадой потер небритые щеки:
— Мы платим не за понимание, сеньор Коста. Ничего, кроме технических деталей, которые могут помочь вам в работе, вас не касается. И, как я сказал, нас тоже. Примените ваши дарования и добудьте нам письма — вот и все.
При этих словах он сделал знак товарищу, который извлек из перчаточного ящика конверт и неторопливо направился к ним, оглядывая Макса грустно и недоверчиво.
— Здесь все, о чем вы нас просили, — сказал Барбареско. — План виллы и сада. Сейф фирмы «Шютцлинг» вмонтирован в стенной шкаф в кабинете.
— В каком году изготовлен сейф?
— В тринадцатом.
Конверт был запечатан. Макс повертел его в руках и, не вскрывая, сунул в верхний карман.
— Сколько прислуги на вилле?
Не размыкая губ, Тиньянелло поднял руку с растопыренными пальцами.
— Пять человек, — уточнил Барбареско. — Горничная, гувернантка, шофер, садовник и кухарка. В самом доме — первые трое из тех, кого я перечислил. Их комнаты на верхнем этаже. Есть еще домик сторожа на въезде.
— Собаки?
— Нет. Сестра Томаса их не выносит.
Макс соображал, сколько времени займет вскрыть «Шютцлинг». Благодаря науке старого подельника Энрико Фоссатаро, он числил в своих трофеях два сейфа «Фишер» и один «Руди Мейер», не считая еще шесть обычных несгораемых ящиков с непатентованными запорами. «Шютцлинги» — сейфы с немного устаревшей механикой — выпускала швейцарская фирма. В благоприятных условиях, применяя подходящую технику, его можно было открыть за час, не больше. Но он понимал, что главная трудность — не как открыть сейф, а как к нему подобраться. И как работать над ним спокойно, без спешки и без помех.
— Мне понадобится Фоссатаро.
— Зачем?
— Ключи. Скажете ему, что мне нужен полный набор «детских ручек».
— Что-что?
— Он знает. И еще: дайте еще денег вперед. Предстоят большие расходы.
Барбареско молчал, словно не слыша. Молчал и смотрел на своего напарника, а тот вновь облокотился на крышу «Фиата» и уставился на монумент павшим героям: большую белую урну в арке, выпиленной в необтесанной каменной стене, с надписью: «Город Ницца — своим сынам, отдавшим жизнь за Францию».
— Памятник навеял на Доменико грусть, — объяснил Барбареско. — Он потерял двух братьев под Капоретто.
Сняв шляпу, Барбареско устало провел ладонью по голому темени. Потом взглянул на Макса:
— Вы не служили в армии?
— Нет.
Итальянец глядел на него не моргая. Казалось, вертя шляпу в руках, он изучает его, стараясь понять, насколько искрен был ответ. Вероятно, подумал Макс, армия накладывает на человека зримый отпечаток. Как проституция или священнослужение.
— А я воевал, — сказал Барбареско чуть погодя. — В Исонсо. Против австрийцев.
— Вот как?
Барбареско снова окинул его пытливым и недоверчивым взглядом.
— На той войне мы были союзниками французов, — сказал он, помолчав. — На следующей — будем противниками.
Макс поднял брови с подобающим простодушием:
— А будет война?
— Можете не сомневаться. Британское высокомерие в сочетании с французским скудоумием… Закулисные козни евреев и коммунистов. Понимаете, о чем я? Добром это не кончится.
— Ну разумеется. Евреи и коммунисты, как же, как же… По счастью, в Германии есть Гитлер. А у вас — Муссолини.
— Да, это так. Фашистская Италия…
И вдруг — как будто спокойная покладистость Макса показалась ему подозрительной — осекся на полуслове. И отвернулся, разглядывая вход в старую гавань и маяк, высившийся на краю волнореза, а потом перевел глаза на вытянутую дугу побережья и город, протянувшиеся на другом берегу Роба-Капеу под зелеными холмами с белыми и розовыми пятнышками далеких вилл.
— Придет день — и этот город вновь станет нашим, — мрачно щурясь, проговорил он. — Придет непременно.
